История одного Призрака
Недавно в ВШЭ в рамках очередного раунда Международной конференции «Пути России» обсуждали такую, не побоимся этого слова, свежую тему как… «холодная война». Сказали много правильного и много же ожидаемого. Отметили, как она возникла, когда… Как это плохо, что сегодня есть нечто похожее на нее… И, кажется, нашлись еще и такие, кто ни в какую «холодную войну-2» не верил. Да кто-то еще, наверное, по традиции продолжал размышлять, можно ли в ней России победить, улучшая, например, имидж страны. Но в последнем я лично не уверен, все-таки люди были более-менее адекватные все.
И хотя сказано было практически все, что в таких случаях принято говорить, несколько мыслей вдогонку высказать все же можно. Во-первых, о терминологии. Принято считать, что то, что у нас называется «холодной войной», началось с возникновения термина. А именно, когда Черчилль сказал некую речь в городишке Фултон. А точнее – когда первый секретарь посольства США в СССР Джорджа Кеннан послал в верха антисоветскую докладную записку. Так написано во всех учебниках. А кончилась она, следовательно, когда Кеннан уволился, Черчилль умер, а СССР распался. И таким образом, явление получило четко обозначенные теоретические рамки – с 1946-й по 1991 год. Что, например, дало основания министру Лаврову перед слушателями дипакадемии заявить: объективных предпосылок для новой «холодной войны» на данный момент, то есть на момент 2015 года, не существует. Хотя ожесточение западных стран почему-то все-таки зашкаливает.
Так вот этот посыл, очевидно, верен лишь отчасти. Понятно, что не термин ведет за собой, а люди, придумывающие термины. На самом деле «холодная война» России с Западом началась гораздо раньше, чем в 1946 году. В 1917-м – это наверняка, а, может быть, и еще раньше, в Средние века, когда Россию начали посещать путешественники с Запада и оставлять потом свои дорожные впечатления, а их в России запрещали для чтения. Это война мировоззрений, а конкретнее – разных отношений к свободе личности, не кончается до сих пор с перерывами на потепления и разрядку, а иногда и на «горячие» столкновения.
Парадоксально, но самое мощное идеологическое оружие двадцатого века для нас, очевидно, выковал не соотечественник, а немец Маркс. В своем знаменитомманифесте Коммунистической партии он предложил критично настроенной публике образ-метафору призрака (коммунизма), который бродит по Европе (о России тогда речь не шла) и везде, где проходит, поднимает радикально настроенный пролетариат на борьбу со своими правительствами. Безусловно, призрак этот был чисто немецкий, порожденный революциями во Франции и Германии, тем не менее, в России он очень даже пришелся ко двору. Отчасти, наверное, из-за такой симпатичной идеи, что Запад буржуазно греховен, а ждет его пролетарский апокалипсис.
Позже, как утверждают товарищи евромарксисты, они-то сами дистанцировались от своих радикалов. Слово «диктатура» снесли на помойку, дабы не пугать интеллигенцию. Но тут случился переворот в России, и несколько поутихший было немецкий призрак окончательно перешел на работу в ВЧК-ГПУ.
И вот с этого момента и по 1991 год он, действительно, потерял свою изначальную национальную идентичность, совершенно обрусел и осоветился. А в качестве совслужащего принялся на новой Родине крепить дисциплину, а идеологическую смуту сеять везде за границей. В Европе, в Америке, в странах Азии и Африки. В 1963 году в вузах СССР был даже введен новый учебный предмет по изучению «товарища призрака» – «Научный коммунизм». Я хоть и учился тогда исключительно физике и математике, но его тоже сдавал, получив в 1977 году отметку «отлично». Не потому что зубрил, а потому что аудитория была оформлена огромными плакатами с цитатами, и, если скосить глаза, то тут же находился ответ на любой вопрос.
Но главное опять же не в этом. А в том, что за 70 лет работы в советских идеологических органах «призрак» воспитал несколько поколений жрецов, уверенных в мессианстве СССР-России относительно неразумного Запада, которого надо наставлять на путь истинный, а если не получится, то и наказать. И другого они ничего не умели. Вопрос: куда это все делось, когда коммунистическая идеология перестала быть единственно научной и правильной, а компартия СССР разбежалась, оставив после себя жалкое подобие?
Мой тезис: не делось никуда. Наш призрак поступил точно так же, как и вся остальная советская номенклатура. Он то ли сжег свой партийный билет, то ли положил на дно какого-то ящика вместе с полуботинками, оделся в тройку с галстуком и переквалифицировался в путинского спеца. Политолога, политэкономиста, идеолога и геополитика... Однако оставил за собой все прежние приемы и ужимки.
Прежний призрак вдохновлялся образом бога Маркса, этот – по недолгому размышлению – стал вдохновляться просто богом. Но каким-то, если честно, непонятным. То ли всемирным Яхве, то ли православным Иван Ивановичем. Во всяком случае, опять же «истинным», которого на Западе нет. Прежний «призрак» настаивал на победе пролетариата под руководством вождей из Кремля. А в ведении нынешнего пролетариата практически не осталось. Ну, так оно и ничего, победят «вежливые люди» в форме без знаков различия. Прежний «призрак» предрекал наступление коммунизма, где каждый будет работать по надобности (сформулированной очередным «эффективным менеджером»), а получать по четко нормированным потребностям. «Нынешний» вопрос потребностей тщательно обходит. Не в потребностях дело. Но делает упор на особом пути, абстрактном русском «добре», патриотизме и столь же абстрактной русской справедливости, которая, как утверждается, будет столь же вкусна народам мира, как и коммунизм ранее. В общем, морок тот же, но в новой обложке. А основания его в идеологической машине Ленина-Сталина, вышедшей из массового употребления, но так и не демонтированной до конца.
Впрочем, последняя, очевидно, тоже не вечная. Откалывающиеся от бывшей советской империи страны последовательно проводят декоммунизацию. Хотя, казалось бы, а причем здесь она? Разве коммунистическая символика, которой и так не очень много осталось в России, может кому-то помешать? Разве памятники, как пел Александр Галич, ходят в реальности по ночам, чтобы их так сразу и крушить? Что они типа вам сделали? И не запоздало ли осуждение советского тоталитаризма, когда кругом фирмы, биржи и акции?
Оказывается, не запоздало. Вместе с антуражем тоталитарного прошлого слетает маскировка и с современных идеологических краснобаев. Вот, скажем, Никонов, раздувался бы от собственной значимости в тени своего знаменитого деда, если бы гласен был общественный вердикт, что его дед вообще-то первостатейный мерзавец и убийца, подельник Риббентропа? Так же спокойно вербовали бы «воинов-интернационалистов» на Донбасс современные нацболы, если бы классический большевизм был бескомпромиссно осужден? Да и стала бы Россия продавать ракеты Ирану («Госдепартамент, израильский и саудовский МИДы в ужасе от этого пасхального яичка, снесенного двуглавым орлом», – как написала с восторгом газета «Известия»), если бы в этом явственно чувствовалась преемственность советской политики сговора с самыми отвратительными режимами, лишь бы насолить свободному миру? Очевидно, что нет. Декоммунизация – это явно не застревание в прошлом, а вполне возможно – единственный вариант выхода на новую повестку.
Фото ТАСС/ EPA
