Скандал вокруг фильма «Ребенок 44», якобы искажающего нашу историю, который ни в какую нельзя было смотреть накануне Дня победы, чтобы не оскорбить память ветеранов (хотя где фильм, а где память и где сами ветераны?), вынудил обратиться к первоисточнику – роману Тома Роба Смита. Сам фильм, безусловно, может оказаться хуже или лучше романа, его мы по понятным причинами так пока еще и не увидели, но, во всяком случае, он будет крутиться вокруг заявленного сюжета и образного ряда. Есть ли там что-то оскорбляющее нашу память?

Однако прежде чем ответить на этот вопрос, следует задуматься: а что такое вообще искажение в кино или литературе? Разве мы никогда не ловили себя на мысли, что западное кино, берясь за русскую тему, никак не может найти баланс достоверности, отчего мы крепли в убеждении, что русская тема (как и «загадочная русская душа») вообще не по зубам никаким западникам.

Казалось бы, в «Москве на Гудзоне» (1984) играл аж Савелий Крамаров, но разве Володя Иванов в исполнении Робина Уильямса – это русский? Он и ходит не так, и думает не так, и белье, наверное, меняет каждый день. Или взять «Доктора Живаго» (1965) в исполнении Омара Шарифа. Все хорошо в этом фильме — лес, зима, паровоз, но почему Омар Шариф приезжает в деревню и поселяется в сказочном тереме? Определенное попадание в русскую тему произошло в «Парке Горького» (1983), просто отличный милиционер получился из Уильяма Херта, но сам Парк Горького — явно не Парк Горького.

С другой стороны, а как мы изображали Запад — по Марку Твену, О’Генри? Какие вестерны настругали в ГДР про благородных индейцев и алчных белых, где за всех американцев отдувался один Дин Рид? Сильно ли похож был наш Жженов на сенатора Старка («Вся королевская рать, 1971 г.), а Клайпеда, где снимали, – на Америку? То есть нет ли тут тоже каких-то искажений?

До сих пор помню телевизионную пьеску про прыгающих с Эмпайр-Стейт-Билдинг бедняков, которых циничный фотограф-репортер распознавал по начищенным до блеска ботинкам. А потом и сам начистил ботинки… Ее я смотрел в том детстве, когда я еще не знал, что тоже стану «циничным журналистом», а советский мир – миром постсоветского чистогана.

Кажется, что иной западный роман про старую Россию (что-нибудь из эпохи Петра, Екатерины или Александра) все-таки более адекватен, чем западное кино о России последнего столетия. Хотя этот эффект, возможно, достигнут лишь потому, что «старая Россия» одинаково отстоит от нас всех, и мы можем примириться на консенсусном мифе.

Другое дело, когда иностранец берется описывать обозримое русское прошлое, которое еще болит, как это сделал молодой англичанин (ему всего лишь 36 лет) Том Роб Смит в «Ребенке 44», экранизация которого сегодня запрещена к прокату. Мединские-стариковы встали на дыбы: искажение, провокация, клевета! Хотя давайте все-таки влезем в шкуру амбициозного англичанина, которому надо многое объяснить про Россию. То, что по правде не поддается никакому объяснению.

Так Том Роб Смит взял true story Андрея Чикатило и волей романиста перенес ее в сталинские и постсталинские пятидесятые. Имеет право! А главным героем вывел майора КГБ. И собственно, ему при этом нужно было связать следующие нити мотивов.

Первое: природу покорности советских людей перед лицом политического террора. Второе: почему многие советские люди, фронтовики, рвались работать в КГБ в то время, когда вряд ли кому было неизвестно, что карьерный рост и ротация кадров там осуществлялась через доносы и расстрелы? Третье: как мог появиться в СССР монстр, вроде Чикатило, и каковы были его внутренние позывы?

При этом Том Роб Смит, конечно, не социолог-исследователь, не праведник, одержимый истиной, а обычный коммерческий писатель, идущий за успехом. И прежде всего он хотел, чтобы его книги были интересны массовому читателю и хорошо продавались. Поэтому технологически он попробовал сделать из данного сюжета что-то вроде современного сериала наподобие «24 часов», когда плохие и хорошие герои в короткие промежутки времени меняются статусами, вдруг обнаруживается брат, возникает и гибнет любовь, сослуживец оказывается предателем, диссидент — стукачем и т.д. Он сам признался, что технологию «24 часов» он брал за основу и, конечно, многое прочитал по теме – и Энн Аппельбаум, и Конквеста, и Солженицына. Наверняка читал и Замятина «Мы», откуда взял сюрреалистическую атмосферу тотального контроля.

На первый вопрос он ответил так. Люди потому не сопротивлялись террору, что страшно боялись, отчего находились в постоянной депрессии и апатии. Так вот это, конечно, не так. Это «искажение истории». Я помню детство в пятидесятых в весьма разнообразной палитре красок. Люди часто смеялись, шутили, и это по-своему было еще более зловеще, чем если бы их принуждали, потому что обнаруживало степень добровольного соучастия, нравственной слепоты. Они НЕ ЗАМЕЧАЛИ противоестественности происходящего, как не замечают многое из противоестественного и сегодня.

Второй вопрос Том Роб Смит решил следующим образом. Фронтовики потому работали в репрессивных органах, что у них не было иного выбора. Кто был подсажен на кокаин, а кто был одурманен пропагандой, опять же все боялись. Как в фантастической антиутопии, они якобы все были загипнотизированы тиранами. Так вот это тоже не совсем так. Современный англичанин явно недооценивает степень сотрудничества и искренней вовлеченности в тоталитарный проект. Для того чтобы быть советским человеком, кокаин был вовсе не обязателен.

Он совершенно справедливо вывел главной чертой Чикатило (и это, видимо, взбесило мединских-стариков) его детскую травму, полученную во время Голодомора как иллюстрацию идеи, что преступления режима и через поколения порождают монстров. Истинная правда, такой мотив действительно присутствовал в истории настоящего Чикатило. Я занимался этой темой в свое время, хотя ей и не придавалось столь решающего значения. Но вряд ли далекий Голодомор или детские травмы были первопричиной извращенной морали и мотивов, например, «демократических» омоновцев, участвовавших в разгоне демонстрации 6 мая 2012 года, а затем помогавших фальсифицировать судебные протестыв. Иные люди – дерьмо, просто потому что дерьмо, и это что-то от почвы, местного воздуха и воды… Вот где загадка!

Еще Тому Робу Смиту нужно было как-то объяснить, почему Чикатило ловили и никак не могли поймать, и привнести драматический конфликт в само расследование. Это конфликт он построил на утверждении, что советская социальная теория отрицала наличие маньяков как таковых, и всякий, кто начинал ловить маньяка, сам становился угрозой идеологии, то есть преступником. Именно поэтому в романе ловят вовсе не Чикатило, а «Джека Бауэра» — офицера, который расследует это дело. Этот тезис Смита тоже безусловное преувеличение. Наличие страшных преступников советской доктриной не отрицалось. Все гораздо прозаичней. Чикатило не могли поймать, потому что предпочитали хорошие показатели в отчетности, именно поэтому поймали и перебили массу непричемных людей, душевнобольных. Но в прессе о маньяках действительно никогда не говорили до появления в семидесятых первого официального маньяка по кличке «Мосгаз», о их существовании попросту не знали долгое время. Так что этот мотив — сокрытие природы социального негатива — каким-то образом мог присутствовать, хотя и не в такой острой, как в романе, форме.

«Ребенок 44» — это некая версия нашего прошлого глазами логичного западного человека, чем и интересна, и которая, конечно, не всегда совпадает с Россией в наших ощущениях. Но иногда полезно поглядеть на себя со стороны. Тем более что Россия абсурдна по-прежнему, а запрет кино — часть этого старого абсурда.