От февраля до февраля
Незаметно подкралось и столетие Февральской революции. Я бы и сам как-нибудь подготовился к этой дате, но тоже ее пропустил в силу дефицита божественного откровения на эту тему. Несколько круглых столов по стране, судя по всему, не произвели приращения научного знания, что, впрочем, и не должно никого удивлять. В определённых обстоятельствах избыток накопленной (за 100-то лет) информации лишь вредит рождению гипотез.
Тем не менее, новое все же все же detected – и не столько в концепции, сколько в подходах, вернее, в личностном отношении к событиям февраля 1917 года. По-моему, впервые (по крайней мере, по-моему наблюдению) «февраль 17-го» наконец ощутимо оторвался от «октября 17-го», чего раньше за ним не замечалось. При советской власти «февраль-октябрь» всегда воспринимался одним спрессованным событием. По версии, которую вдалбливали в школе – началом героического строительства нового мира. По диссидентской, которую исповедовали за закрытыми дверями – крушением, увлекшим Россию в страшную пропасть. Но и в посткоммунистической России единый учебник истории, например, тоже стал объединять «февраль» и «октябрь» в некую общую Великую русскую революцию, хоть и имеющую этапы разной степени гадостности. При этом «Россия, которую мы потеряли», для очень многих, в том числе и для «прогрессивных граждан», комфортно разместилась в конце 19-го – начале 20-го века, до Первой мировой войны, а отношение к революциям вообще стало формироваться как к рецидивам социальной чумы. Хотя бы по той простой причине, что в конкретном российском случае этот набор («февраль»–«октябрь») в представлении одних закончился ГУЛАГом и террором спецслужб, а в представлении других – еще и «величайшей катастрофой XX века», гибелью искусственного и потому нежизнеспособного образования СССР.
В результате российское общество в массе своей, казалось, достигло консенсуса. И насчет того, на чем стоит современная Россия – по-видимому, на тысячелетней истории православных князей и царей. (Апофеозом такого взгляда на отечественную историю стали блокбастер «Викинг» и чудесное в истинном значении этого слова мироточение бюста государя-императора в Крыму.) И насчет того, что является стартом формирования общественных позиций – это веер взаимоисключающих идеологем по отношению к государству и вере, особенно ярко проявленных в конфликтном стоянии и хороводах вокруг Исаакиевского собора в Петербурге. И насчет того, что является маяком для дальнейшего неомонархического (или президентского, если хотите) пути-эволюции. По-видимому, это путь относительно конституционного патерналистского капитализма, как в Японии 60-70-х гг. позапрошлого века. То есть вроде как капитализма с рынком – по техническим условиям Высшей школы экономики, но с санкциями и контрсанкциями под традиционным присмотром просвещенного национального лидера – отца и единственного европейца, будь то Путин или в перспективе Навальный.
И все было бы совсем хорошо, если бы углубление раскола между отечественными либералами и патриотами не заставило пересмотреть и этот, казалось бы, железобетонный консенсус с одновременными поисками новых координат «утерянного Рая».
Часть общества не сговариваясь поместила его не за нижнем пределом 1917 года, где по-прежнему гуляет вечная дама с собачкой, а непосредственно между «февралём» и «октябрем». Считая, что именно здесь в России впервые была реализована демократия и что здесь Россия якобы обронила ключ к своему либеральному продолжению.
Вопрос, таким образом, лишь в том, случайно ли он выпал из кармана политики или к такой развязке нас подтолкнули весь ход русской истории, ее роковая тысячелетняя обреченность на авторитарные воплощения?
Вопрос этот далеко не праздный, не чисто академический и не из сферы альтернативной истории, а имеющий самое непосредственное прикладное значение. Особенно в свете того, что период 1985-1991 годов многими теперь тоже стал восприниматься как второй «февраль». То есть как вторая неудачная попытка либеральной модернизации на принципах относительной легитимности, когда старый порядок добровольно отказывается от части своей компетенции в пользу нового порядка, а новый порядок не разрушает основы государства и не преследует бюрократов старого порядка. В 1917 году – это, очевидно, произошло в виде отречение Николая II, а 1990 году – как отречение КПСС от своей руководящей роли, фактически состоявшееся на расширенном пленуме 5 февраля (вот вам и буквально второй «февраль»!). Что не помешало, впрочем, и последнему сорваться в пике, как и первому – в августе 1991 года, в октября 1993-го и достигнуть своего Термидора, каковым многие не без оснований считают «развитой путинизм».
Но история на этом опять же не остановилась, не замерла, как многим того бы хотелось. Тяготение «Острова России» к политическим свободам и к вхождению в глобальный цивилизованный мир, по-видимому, уже непреодолимо. Поэтому идея третьего «февраля» носится в воздухе и излагается в публицистических текстах. Неслучайно одни из моих либеральных друзей на мое недоумение, отчего на протестном марше памяти Немцова (убитым государством?) много государственных трёхцветных знамен, отреагировал так: «А ничего страшного, это знамена февральской республики».
С другой стороны, и постоянные контрагенты либералов – патриоты и государственники – тоже стали прозревать историческую преемственность «февралей» друг от друга. Хотя и испытывать по этому поводу тяжелейшую фрустрацию. Мы не будем рассматривать здесь весь тот опасный бред, что обсуждают и пишут они в реакционнейшей газете «Культура», но один из докладчиков суммировал обвинения: «В 1991 году к власти пришли их идейные наследники (февраля 1917-го. – С.М.), назвавшие себя сперва «демократами», а потом «либералами». И они попытались еще раз разорвать единую цепь русской истории, вырвав и затоптав звенья величайших достижений советского периода». «Единая цепь русской истории» (это прямо по Фрейду) – ею, очевидно, прикован всяк, кто алчет в России свободы.
Напротив, два сертифицированных либерала – Г. Явлинский и М. Ходорковский – в нынешнем феврале отметились довольно внятными мировоззренческими текстами, которые интересны именно тем, что это тексты действующих политиков, чьи позиции наверняка будут учтены сторонниками на ближайших президентских выборах и определят стратегию голосования. Оба декларировали определенную надежду на либеральную модернизацию не в результате восстания («октября»), а в результате неких легитимных эволюционных процессов («февраля) в элите, вдруг испытавшей укоры совести и переосмыслившей свои глубинные экономические и политические интересы.
Сам собирающийся выдвигаться Явлинский пишет, что альтернатива возвращению к квази-СССР – «другой президент, смена власти и создание легитимного государства», которое произойдет на основе созыва («другим» президентом?) Учредительного собрания. А Ходорковский ту же идею облекает в гипотетический проект Круглого стола «с участием экспертов из команд Кудрина и Касьянова, Явлинского и Навального, Каспарова и Титова, ОНФ и Открытой России в таком месте, где все смогут принять участие».
Над Явлинским и Ходорковским, очевидно, будут потешаться, упрекая в конформизме и инфантилизме, но признаемся себе и в том, что надежды их либеральных оппонентов (если они на что-то надеются) – тоже не очень ясны.
Онтологически же проблема заключается в том, что если все «феврали» в России срываются в бунт с катастрофическим сломом государства и термидором в конце, то и смысла нет ожидать легитимной эволюции правящего класса. Как нет смысла и чего-то выкручивать для себя в будущих президентских выборах. Единственно что придется в этом случае делать - так это тупо исполнять свою арию в русской трагедии. Иными словами, поступать, как должен и ждать, что будет – то ли тюрьма, то ли сума. Однако если «ученые докажут», что неизбежность очередного «февраля» сопряжена с наметившимся вариантом более-менее мирного исхода, то следует не терять надежды на постепенность, лишний раз не провоцировать испуганную и загнанную в тупик власть на репрессии и войну, а использовать все легальные политические инструменты, от выборов до гласности и участия в судах. Вроде того, что в конечном итоге освободил Дадина, пусть даже и сделал он это с амбивалентными и тефлоновыми формулировками.
На мой взгляд, оптимистичней, конечно, второе, да и не требует крови. Хотя реальней, как почему-то представляется, первое.
ФОТО: Алексей Павлишак/ТАСС
