Невыученные уроки Беслана
После трагедии в Беслане, очевидцем которой я был, прошло уже 10 лет. Многое теперь видится иначе: была возможность осмыслить увиденное, да и больше информации появилось. Но и значительная часть тех впечатлений оказалась точной, в том числе и самое первое: въезжая 2 сентября 2004 года в Беслан, показалось, что вокруг царит хаос полного безвластия — тихого, негромкого, но именно безвластия.
Хаос безвластия
Никто не понимает, что нужно делать, чего — не нужно, да и был ли тогда в Северной Осетии кто-то, кто хоть что-то делал? Власть просто испарилась с улиц — районная, городская, республиканская, федеральная, без разницы, вокруг лишь звенящая пустота. Многолюдье лишь возле Дворца культуры, где царит, если и не звенящая тишина, то какая-то молчаливая настороженность, ожидание. В воздухе носятся только две фразы: «наши дети» и «никакого штурма». А к вечеру на улицах близ школы, дальние подступы к которой оцеплены жидкой цепочкой разношерстных сотрудников МВД, становится много молчаливых и небритых людей в гражданском и камуфляже, с разномастным оружием — охотничьими ружьями, карабинами СКС, ножами на поясе. Это не военные, не спецназовцы, не милиционеры — местные жители, которых потом назовут ополченцами. К ночи многие из них буду уже открыто ходить с более основательным вооружением — автоматами, винтовками с оптическими прицелами, у иных видны и гранатометы. Милиционеры оцепления — в разномастном обмундировании с нашивками разных СОБРов, ОМОНов — старательно отводят взгляд от вооруженных людей, которые порой молча раздвигают кордоны и удаляются в сторону школы. Много солдат внутренних войск и армейцев — из 58-й армии. За все эти дни ни разу не видел среди военных ни одного офицера или прапорщика — только солдаты-срочники и сержанты-контрактники, совершенно растерянные, не совсем понимающие, что происходит, и совсем не знающие, что им надо делать. Время от времени по улицам, на дальних подступах к школе, бесцельно маневрируют БТРы, въезжая в зону оцепления и выезжая оттуда. Шли вторые сутки теракта, но простым глазом было видно, что никакого единого руководства, никакого реально работающего штаба здесь нет, никто не знает, что делать. Совершенно никакого сравнения с тем, что видел во время теракта на Дубровке, где в окрестностях царил хотя бы относительный и внешне ощущаемый порядок.
И полная неизвестность: находясь в сотне метров от школы, о происходящем там знаешь ровно столько же, сколько и в Москве. Да из Москвы люди новости и узнают — в уличной тишине слышны голоса дикторов: радиоприемники и телевизоры включены на полную мощность, люди, столпившиеся на площади, слушают эти сводки новостей затаив дыхание, в полной тишине. Чтобы яростно взвыть, когда дикторы называют количество заложников. Сначала говорят про 120 человек, потом планку подняли до 354 — на том кремлевские «арифметики» и стояли до конца, хотя весь город уже давно знал: заложников больше тысячи! Казалось бы, какой прок был от этой лжи, если уж и сами-то террористы точно знают, сколько человек они захватили, и бесланцев не обмануть? Если честно, именно тогда, днём 2 сентября, после очередного уверенного дикторского спича о 354 заложниках, пришла страшная мысль: раз и тут всё, как обычно, то финал будет трагичным. Перечитываю запись, сделанную тогда в блокнот: «Власть врет. Переговоров не будет. Не хотят говорить, значит, будут штурмовать — через день-два». Это было, разумеется, не пророчество, а лишь попытка осмыслить предыдущий опыт командировок на войны и в горячие точки, освещения терактов, и опыт тот подспудно подсказывал, что не будет ни переговоров, ни торга, ни малейших уступок даже для вида, ничего, кроме попытки уничтожить террористов — вместе с заложниками.
Чего хотят террористы, никто не понимает: официальные спикеры, выходя на площадь, говорят, что бандиты никаких требований не выдвигают. То же самое несется из приемников и с телеэкранов. Люди на площади заводятся буквально на глазах: «Это ингуши! Они хотят, чтобы мы отдали им тех, кого взяли после налета на Назрань… А нам-то какое дело? Отдать им их, пусть наших детей отпустят! Выдать к черту! При чем тут мы?! … Нет, они войска требуют из Чечни вывести. ... А мы-то тут при чем? Пусть в Москве тогда школу берут! ... Говорят, что требуют к себе Дзасохова, Зязикова и Алханова, какого-то Рошаля ещё — хотят поквитаться с ним за «Норд-Ост»… Выдать всех! Пусть порешат, а детей отдают! Дзасохов, ты мужчина или нет? Иди к ним! Да какой он мужчина, если боится даже к нам выйти!..» И все чаще из людского моря доносится не требующее перевода: «Не можете спасти наших детей – уйдите, мы сами с НИМИ разберемся, сами спасем своих детей!» Из подъехавшей легковушки, уже не скрываясь, выгружают карабины…
Как и тогда, ныне склоняюсь к мысли, что целью теракта в Беслане был сам теракт — чудовищный, беспощадный, внешне вроде бы бессмысленный. Ну, не мог настоящий организатор, пославший боевиков в Беслан, не знать, что власть не будет с ними ни говорить, ни даже обсуждать виртуальные уступки — штурманет при первой же возможности, положив всех без разбора, как это было в «Норд-Осте», Буденновске, Первомайском. И значит, отряд уже выполнил свою задачу — остальное довершат федеральные спецназовцы?
Осмелился шепотом поделиться этой мыслью лишь со своим давним коллегой, Дмитрием Быковым, который, переменившись в лице буквально простонал: «А вдруг будет чудо, вдруг Путин пойдет на переговоры? Или «Альфа» возьмет школу без потерь — должно же хоть раз быть чудо!»
А со стороны школы все время доносятся то одиночные выстрелы, то очереди. Если глухие, еле слышные — стреляют внутри школы, когда звонкие — боевики ведут беспокоящий обстрел окрестностей, недвусмысленно давая понять: мы тут, мы бдим, мы все видим и всех пристрелим. Когда позже подобрался к школе, беглого взгляда было достаточно, чтобы понять: объект для захвата выбирал далеко не дилетант. Удачная позиция — и для обороны, и, что важнее, для прорыва. Нарастающая ближе к темноте частота залпов то ли из подствольных гранатометов, то ли из АГС-17 — автоматического гранатомета наглядно демонстрировала: недостатка в боеприпасах террористы точно не испытывают.
Смеркалось, когда вдруг со стороны больницы донеслось: «Фарн! В Фарне бои! Взорван мост! В Фарн вошел Басаев, Басаев идет на Беслан!» Панику попытались утихомирить милиционеры: «Это не боевики, это «Альфа» тренируется и стреляет». — «Не «Альфа», а СОБР!» — резко перебивает напарник, схватив его за плечо. Говорящий осекается: «Да, СОБР…» Но вокруг уже все заведены: раз «Альфа» тренируется — штурм точно будет, не дадим им штурмовать наших детей! По-моему, именно тогда бесланцы и достали из-под кроватей, с чердаков и прочих схронов всё своё оружие… Поныне уверен, что именно властная ложь была частью той цепной реакции, приведшей к трагедии следующего дня. Потому что когда сотни мужиков достают оружие, эти сотни стволов обязательно выстрелят — и вовсе не в соответствии с чьими-то планами…
Всю ночь со 2 на 3 сентября слышны разрывы подствольных гранат: террористы работали методично, посылая заряды в город квадратно-гнездовым методом — неважно, куда попадет и кого заденет, пусть все видят, что мы бдим и боеприпасов у нас полно… 
А на другой день, 3 сентября, было то, что было. Примерно в 13.03-13.04 гремят два или три взрыва, точнее не смог разобрать. По звуку показалось, что внутри здания. И тут же неистовый шквал очередей. В тот момент и сомнений не было: вот оно, началось — штурм! Но почему в разгар дня?! Буквально через секунды после первых звуков во дворик кафе, бывший в каких-то десятках метров от школы, непонятно откуда ворвался бегущий мальчишка лет двенадцати: в трусах, пятнах крови, в хлопьях какой-то копоти на спине. Еще ничего не понимая, просто вскинул фотоаппарат, а по дворику и стенам защелкали пули. Хронометраж развязки трагедии позже воссоздал благодаря цифровой фотокамере: первый кадр этого бегущего ребенка сделал в 13.04. Затем словно плотину прорвало: мимо хлынули полураздетые, окровавленные дети. Второго ребенка, девочку, мужчина вынес на руках точно через две секунды после первого. После, просматривая сделанные кадры, подсчитал: всего лишь за первую и неполную минуту этого ада мимо нас выбежали или были вынесены на руках 14 человек. После минутной паузы — еще примерно 20 человек: все в крови, в полном шоке. «Пить, я хочу пить, — сипит девочка на руках у несущего ее автоматчика. — Пить, мы пили мочу …» Буквально рыдающий автоматчик бережно передает ребенка на руки другому человеку и прикладом сносит дверь закрытого кафе. Туда вносят девочку и буквально поливают бедняжку минеральной водой.
Первая мысль: вот, классно сработали штурмующие — и минуты не прошло, а уже столько спасенных! Проходит несколько минут и очевидно, что это не спланированный штурм, а какое-то жуткое мочилово, полный хаос! Когда вместе с автоматчиком, вынесшим девочку, укрываюсь от обстрела, тот матерится: «Да какой, к… штурм, эмчеэсники за трупами пришли, а тут пацан из зала выскочил и побежал, боевики за ним, что дальше — непонятно, то ли он подорвался на растяжках, то ли они. И тут сразу все дети побежали…» В 13.19 на руках вынесли старика в шляпе, никакого от ужаса, но мертвой хваткой прижавшего к себе вывернутый наизнанку окровавленный пиджак с орденами. Позже узнал, что это ветеран Сталинградской битвы Заурбек Гутиев, сказавший, что эти три дня в школе были страшней его 160 дней в Сталинграде…
В 13.26 в воздухе появились вертолеты — ударный Ми-24 и пара Ми-8. Видны подвески с НУРСами, но вертолеты огонь не ведут, лишь кружа над школой. Да и куда стрелять, зачем, уже непонятно — в школе и вокруг неё уже натуральное мочилово, иначе и не скажешь: со всех сторон по зданию лупят из всего, что стреляет — из карабинов, автоматов, снайперских винтовок, ружей, гранатометов, подствольников. Стреляют все: какие-то совершенно гражданского вида люди в штатском, парни в камуфляже без знаков различий, люди в милицейской форме, спецназовцы. По звукам слышно, что нещадно бьют и из гранатометов, в школе ещё полно людей, но ведущие огонь уже буквально невменяемы. Первые минуты по школе бесприцельно стреляло всё, что могло стрелять!
Ответный огонь кажется столь мощным, что до сих пор усмехаюсь, когда слышу или читаю про 33 боевика. Или 32, или 34: чтобы три десятка человек создали такой плотный огонь — ни в жисть не поверю, против этого бурчит и упирается весь мой опыт. Позже звуки перестрелки явственно сдвигаются: похоже, кто-то пошел на прорыв. Доносится вопль: «Патроны! Кончились патроны!» Суета, но из соседнего дома уже тащат ящики с патронами — в каждом подъезде арсенал?! Пальба то затихает, то вновь разгорается: уже ясно, что сопротивление боевиков на исходе. Но в здании и вокруг него все время разрывы, вокруг валяются использованные тубусы гранатометов и огнемета РПО-18 «Шмель»… Когда позже просматривал сделанные снимки, ужаснуло: из всего этого били по школе, набитой детьми и взрывчаткой! А ближе к вечеру ухо явственно различило уже и хорошо знакомые звуки выстрелов танковых орудий…
Сокрытие улик
С тех пор прошло 10 лет, прошел суд над единственным (по официальной версии) уцелевшим террористом, Нурпаши Кулаевым, озвучила свою версию происшедшего Генеральная прокуратура, опубликованы материалы комиссии Федерального собрания («комиссия Торшина») и комиссии парламента Северной Осетии («комиссия Кесаева»), проведен ряд независимых расследований… В том же Беслане и во Владикавказе мало кто ныне сомневается, что детонатором бойни 3 сентября послужили два выстрела — из гранатомета и огнемета, произведенные по крыше спортзала со стороны федеральных сил из жилых пятиэтажек — там были огневые и наблюдательные позиции спецназа.
Вряд ли это были случайные выстрелы: ситуация зашла в тупик — договариваться с террористами Кремль не собирался, равно как и вести переговоры — даже для вида, чтобы потянуть время, к нормальной же операции по вызволению заложников спецподразделения не готовы, да её и не дадут провести местные жители и ополченцы. Потому коллизию и разрешили привычным методом: «случайным» выстрелом разрядили затянувшуюся паузу, спровоцировав бойню и начав затем операцию уже по уничтожению. В конце концов, все взрывы можно было свалить на террористов, заминировавших спортзал, а что касается заложников — это уж кому как повезет, чай, не впервой… Члены комиссии Кесева, да и адвокаты бывших заложников, цитировали мне показания саперов 58-й армии, пошедших на разминирование во время боя. По их словам выходит, что пожар начался вовсе не из-за взрывов фугасов, установленных террористами, а из-за «воздействия извне». Сами же фугасы, по утверждению тех же саперов, большей частью были… бутафорией! Разумеется, вскоре эти показания исчезли из дела, а саперам приказали написать новые…
Впрочем, ведь своими же глазами наблюдал, как уже с утра 4 сентября 2004 года шло полномасштабное уничтожение улик: «хлам» и «мусор» выносили из школы во двор, тракторами сгребали в кучи, затем экскаватор сгребал и выгружал всё это в кузова КАМАЗов, которые вывозили весь этот груз, как выяснилось, на свалку! Что именно на свалку — выяснилось весной 2005 года, когда в мусорной куче на окраине Беслана были найдены остатки различных вещей, вывезенные туда после штурма школы: обломки школьных парт, обгоревшие балки, обрывки детской одежды, обувь, неразорвавшаяся граната, рюкзак, возможно принадлежавший террористу и, самое страшное, фрагменты человеческих останков. В той куче страшного мусора некоторые родители нашли и опознали одежду и обувь детей, погибших во время теракта. Первой реакцией представителей спецслужб на находку было: «Мы ничего об этом не знали!» Затем, опомнившись, началось полное отрицание: нет, это не имеет отношения к школе № 1…
На юридическом языке это именуется уничтожением улик, вещественных доказательств. Ведь на месте преступления должна обследоваться едва ли не каждая пылинка-песчинка. Для установления всех обстоятельств теракта, для восстановления полной картины преступления, для определения точной причины гибели каждого человека, для идентификации погибших — для всего этого важна буквально каждая крошка, потому как никто не знает, какая именно крупица станет тем недостающим фрагментом мозаики, тем звеном, которое позволит воссоздать относительно объективную картину. И все ушло в мусор. Отдавшие распоряжение на вывоз «мусора» — не дети несмышленые, а профессионалы, прекрасно понимавшие, что уничтожение улик сделает невозможным полноценное восстановление картины происшедшего. К примеру, уже невозможно будет достоверно установить, отчего именно загорелась крыша, похоронившая под собой людей, отчего занялся пожар, убивший сотни заложников — от фугасов террористов или от чего-то еще. Ни в какую халатность следствия веры нет: несомненно, на то были даны четкие указания. Потому как ни один нормальный следователь в жизни не будет трогать место происшествия. Компетентные органы просто обязаны были обнести всю местность хоть колючей проволокой, накрыть тентами, найдя, зафиксировав, собрав и изучив всё — до последней гильзы, до последнего тапочка, до последней волосинки. Дабы в мельчайших деталях восстановить картину. Как это, скажем, сделали британцы после взрыва ливийскими террористами пассажирского самолета над Локерби: по кусочкам, по винтикам собрали взорванный самолет в ангаре. На все сто восстановив картину трагедии. Не сделали. Значит, истинная картина оказалась настолько опасна для власть предержащих, что её нужно было скрыть, а улики — закопать.
Остается лишь добавить, что ценность материалов следствия практически равна нулю, поскольку не было полноценно проведено целого ряда экспертиз — баллистической, трассологической, судебно-медицинской… Адвокаты потерпевших утверждают, что не были собраны и отправлены на экспертизу стрелянные гильзы, должным образом не исследованы пули, извлеченные из тел погибших (если их вообще извлекали!), должным образом не исследованы тела погибших — не установлена причина смерти 116 человек, вскрытия тел которых просто не провели! Проигнорировало следствие и необходимость составления схемы огневых контактов того дня — дабы точно установить, кто пострадал от огня террористов, а кто — совсем не от них…
Осталось понять, что именно хотели от нас скрыть? Что теракт был ожидаемым и предсказуемым — но его прошляпили? Что куча террористов среди бела дня открыто десятки километров перемещалась в регионе, до отказа забитом войсками и спецподразделениями? Что с самого начала власть ни о каких переговорах с террористами не помышляла и заложников спасать не собиралась, и что изначально было принято решение о проведении операции лишь по уничтожению террористов, а не спасению заложников? Или что террористов было много больше официально анонсированных 32 человек, а, значит, большая часть их спокойно ушла, прорвалась, оставшись безнаказанными?
Фотографии автора.
