Дайджест по интервью социолога Льва Гудкова

Зависимость россиян от телевизионной пропаганды   очень высока. ТВ —  главный конструктор реальности и самый авторитетный источник. Потому что информация  подается от имени государства, власти. Способность кремлевских пропагандистов навязать свое толкование событий держится на определенной тактике: перед этим создается атмосфера неопределенности и тревоги, дискредитируются все другие позиции, а лишь затем предлагается своя интерпретация. Причем она строится как единственно возможная. Нынешний режим присвоил себе роль арбитра, который трактует события с точки зрения «интересов большинства». 

Наши новостные каналы работают по двухтактной схеме: сначала напугать, а потом развлечь. И это чрезвычайно успешная технология манипулирования общественным сознанием. Пугают многообразно: через сообщения о преступности, о стихийных бедствиях, о внешних угрозах, исходящих от Запада, ИГИЛ и «украинских фашистов». Создается горизонт страха, назначение которого — раздробить общество. А затем — консолидировать население вокруг власти, защищающей его. А попутно — развлечь всевозможными «камеди-клабами» и «сибирскими пельменями». 

Смысл этого в том, чтобы размыть представление о многообразии точек зрения, позиций, оценок происходящего как о норме. Ведь именно общество как единый организм, а не как совокупность граждан создает возможности и условия для дискуссии, обмена мнениями. Общество — это система взаимодействия и социальных связей, основанных на отношениях солидарности и взаимных интересах, без догмы «господство — подчинение», без вертикальной оси власти. А у нас вместо общества возникает плазма разрозненных, напуганных, озлобленных людей, которыми очень легко манипулировать и подчинять их себе. 

Это новая технология господства. В отличие от классических форм тоталитаризма тут совсем не обязателен тотальный террор и массовые репрессии. Вполне достаточно точечных профилактических репрессий и манипулирования сознанием. Раньше это нельзя было реализовать из-за отсутствия медиатехнологий и низкого уровня образования населения — сегодня уже можно.  Происходит не просто навязывание каких-то идеологических представлений и мнений, но прежде всего — разрушение других точек зрения, ликвидация альтернативы.

Надежды на то, что интернет будет альтернативой пропагандистской машине власти, не оправдались. В отличие от структурирующего аудиторию телевидения интернет этого не делает и не может делать. Это сеть равнозначных участников общения, у которых нет авторитетности специального института или определенной социальной группы. Поэтому они не обладают такой же силой, что канал ТВ или газета, регулярным образом выстраивающие свою аудиторию. Интернет не отражает систему межгрупповых коммуникаций и выступает лишь как дополнение к другим каналам информации. В качестве доверительного источника его называют примерно только 20% людей. Хотя чем образованнее человек, чем он моложе, тем чаще он доверяет интернету. Но все равно влияние сайтов или интернет-каналов несопоставимо с государственным телевидением. 

Сегодня Кремль научился работать в сети: и через систему троллей, и через систему собственных сайтов. Как и в других секторах общественно-политической жизни, в интернете воспроизводится псевдообщественная структура мнений, позиций, сайтов, имитирующих гражданское общество, симулирующих «спонтанность» «единой воли народа», эмоций возмущения «большинства» или, напротив, полного «одобрямса» проводимой политики. Симулякры —  проправительственные «некоммерческие» организации (общественные палаты, общественные советы, разного рода «движения», созданные и финансируемые администрацией), прокремлевские сайты и тролли последовательно дискредитируют независимые от власти каналы информации или источники, подавая их как мнение меньшинства, экстремистов, «пятой колоны», национал-предателей, отщепенцев. Поэтому говорить сегодня об интернете как о чем-то целостном не приходится. 

В Москве на каждого жителя приходится примерно 15-18 источников информации, а в малых городах и на селе — всего два-три. При этом образ общественно-политической реальности создает именно федеральное телевидение, потому что местные каналы освещают локальные события, а мировые и политические новости идут от пропагандистской машины Кремля. 

В нашем обществе нет запроса на разнообразную или альтернативную информацию, ведь если бы он был, люди бы искали ее изо всех сил. Например, по ситуации с украинским кризисом можно было бы найти для себя источники: иностранные или русскоязычные, дающие другую, нежели НТВ или «ЛайфНьюс» интерпретацию, но к ним обращается от 0,5% до 1,5% людей. А несопоставимо большая часть довольствуется официальными каналами информации. 

Наше общество консервативно, оно воспроизводит привычки и формы жизни, которые сложились в советское время, в рамках системы тоталитарного господства. Преодолеть эти навыки и формы мышления кажется легко (через просвещение, образование и прочее), но на деле — очень трудно или почти невозможно. Люди принимают те формы жизни, которые наличествуют в момент их социализации, как естественные, «нормальные», не видя этому альтернативы. Тем более в условиях отсутствия ценностного, идеологического, идейного многообразия, запугивания оппонентов. 

 Согласно исследованиям Левада-Центра, почти каждый десятый россиянин боится говорить о своем отношении к политике и власти. Сформировалось мнение, что «теперь уже надо бояться». Речь идет именно о коллективных представлениях, которые обладают принудительной силой по отношению к отдельному человеку. Примерно 55-60% опрошенных говорят, что большинство окружающих их людей боятся высказывать свое мнение, свободно говорить о политике, скрывают свое отношение. Но при этом о себе так говорят только 18-20% респондентов. Дескать, я-то не боюсь, но другие… Этот разрыв между представлением о характере общих мнений и собственной позиции чрезвычайно важен. Он указывает, что есть давление коллективных представлений и правил поведения на сознание и поведение отдельного человека. Это  можно назвать общественным приспособлением к государственному[WU1]  принуждению. 

Из этого факта многие политологи и журналисты делают ложный вывод, что у людей вообще-то есть свое собственное мнение, но они его боятся высказывать. Это не так. Есть страх, но нет других представлений. Иные идеи или способы интерпретации реальности могут появляться лишь при наличии других каналов информации и институтов социализации человека, других, неофициозных, механизмов формирования мировоззрения и личности. Прошедших 25 лет оказалось слишком мало для появления в России полноценного общества. Это всего лишь одно поколение. 

Если нет системы защиты, институциональных гарантий для выражения своего мнения, то  мы получаем  оппортунистическое большинство, которое всегда держит в голове представление о том, как говорить правильно и к каким источникам информации прислушиваться, а что слушать или читать нежелательно. Это механизм массового сознания, характерный для репрессивного государства. Это значит, что у людей собственного мнения просто нет, сформированное пропагандой коллективное мнение— это и есть их точка зрения. 

У нас нет элиты. Элиты в социологическом смысле — это люди, которые демонстрируют наивысшие достижения в своей области и в этом смысле выступают образцом для подражания или моральным примером. На них ориентируются другие люди, поскольку эти образцы  притягательны. А наша правящая верхушка — это практика централизма, управления, навязывание без выбора. В России антиэлитарная структура общества, подмятого под себя  теми, кто присвоил себе государство. Наше руководство — это воплощение серости и посредственности, точек зрения и мнений принудительно усредненного россиянина. 

Все исследования, которые мы проводили, когда еще можно было добраться до верхушки, показывали, что люди на высоких постах думают точно так же, как и обычный человек. А согласно эмпирическим исследованиям политолога Валерии Касамары из Высшей школы экономики, между бомжами и политиками нет принципиальной разницы в их мнениях и политических установках. 

Для развития общества необходимо, чтобы динамичные группы были представлены в системе коммуникаций и власти. Но сейчас наиболее инициативные и предприимчивые  оттесняются на периферию, а центр жизни представлен серыми, невежественными, но очень агрессивными консерваторами и демагогами. Это постоянно работающий механизм самокастрации: он все время воспроизводит нашу историческую замкнутость в такой структуре. Историческое движение России — это накапливание потенциала изменений, периодический крах политической системы. Но затем происходит восстановление системы, аналогичной по своей сути прежней. Порочный круг. 

Российский социум инертен, социальное воображение и способность к эмпатии у него ограничены. Наша оппозиция представляет самих себя и не хочет видеть проблематику и заботы более широких кругов. Мы фиксируем очень низкий уровень доверия к людям — и межличностного, и институционального. А ведь доверие — очень важная характеристика общественной солидарности. Это человеческий капитал. Если человек доверяет только самым близким людям, то это значит, что он может нести ответственность только за свое ближайшее окружение. Вне этой зоны он чувствует себя беспомощным и незащищенным. Для него не гарантирован результат  в сферах отношений с властью, бюрократией, работодателем, полицией. Поэтому если что-то выходит за ближний круг отношений, то человек считает, что он не может на это влиять, а потому и не хочет за это отвечать. Но  ведь именно  взаимная ответственность объединяет людей в общество. 

Люди часто не имеют собственного мнения и транслируют то, что им говорит пропаганда. Наше  общество пришло к этому через десятилетия советской власти. У нас оказался стерт тот уровень высших механизмов регуляций, которые мы называем ценностями, моралью. Население смутно чувствуют дефицит таких идеальных начал, но не видит, чем это можно компенсировать. Поэтому сегодня все время возникают всевозможные суррогаты — суеверия, магия вместо веры, имперская спесь и шовинизм вместо чувства общности. 

При этом мораль и патриотизм внутренне похожи по своей структуре. И мораль, и патриотизм как ценности исходит из идеи общего блага. Но мораль, этика, наука — все эти культурные устройства требуют субъективной мотивации. Как бы власть ни давила, новое открытие в науке или искусстве не рождается под давлением полиции. Но если патриотизм становится государственной идеологией, то он обязательно оказывается связанным с принуждением государства — через нормы  законов Яровой, борьбу с фальсификациями истории, созданием Юнармии под эгидой Министерства обороны, демагогией «Антимайдана», практику преследований тех, кто понимает любовь к родине иначе, чем начальство. Так что мораль и патриотизм — антиподы. 

Современного общества у нас не возникает, потому что негативный советский опыт россиянами  не осмыслен. Многие прогрессивные культурные, ценностные, политические образцы не воспринимаются большинством, отторгаются. Процесс наращивания культурного слоя в обществе крайне медленный.
 

Источник: Открытая Россия

Фото: СССР. Москва. 19 июля 1973 г. Во время голосования на втором совместном заседании Совета Союза и Совета Национальностей в Большом Кремлевском дворце. Савостьянов Владимир, Соболев Валентин/Фотохроника ТАСС