Про демократию, фашизм, путинизм

Когда я учился в старших классах средней советской школы — а это было в начале семидесятых — у нас сложился небольшой кружок юных карбонариев, которые считали себя «демократами». Но я привожу этот пример не ради дорогого и забавного мемуара, а исключительно, чтобы рассказать, как так получилось, что мы стали «демократами». А получилось это из-за того, что мы прекрасно тогда почувствовали, что «демократия» — страшное слово для режима (хотя все кругом говорили про «демократический централизм» и заставляли нас учить его отличительные признаки) и что режим на дух не переносит неподцензурное слово и намеки на альтернативные выборы. А при этом жизнь в  СССР становилась все душнее и душнее, даже по сравнению с предыдущей душной жизнью, что было заметно и школяру.

Хрущевская оттепель (мечта о социализме с человеческим лицом) явно уходила в прошлое, а образ усатого негодяя постепенно очищался от критики, хотя, признаться, и не так агрессивно, как в наши последние путинские годы. Ведь Сталин на втором десятке третьего тысячелетия теперь глядит со всех книжных полок (а тогда этого не было) и про него снимаются сотни блокбастеров (а тогда разве что только один блокбастер – «Освобождение»). Тем не менее, в начале семидесятых к Сталину относились как бы более интимно, душевно, что вызывало у нас большие опасения, чем сегодня.

И вот, глядя на все это, мы наивно решили, что раз режим боится демократии, то демократия – это палочка-выручалочка, которая запустит в СССР благотворные перемены. Нам казалось, что если диссиденты дадут народу (что такое «народ», мы, правда, не очень понимали) право демократического выбора, то он, конечно, не выберет плохое для себя. Он выберет свободу и демонтаж «железного занавеса», жвачку, кока-колу, вестерны и джинсы, поскольку это хорошо.

Конечно, формально «железного занавеса» в семидесятых уже не было, но и так называемой «инклюзивности» не было тоже. Достаточно вспомнить, что не у всех советских колхозников ко времени, когда мы поступали в свои прогрессивные физтехи и мифи, имелись даже внутренние паспорта, не говоря о загранпаспорте, и о том, что мы, городская молодёжь – дети совслужащих, когда-нибудь попадем за границу, мы даже и не мечтали.

Заграница для не блатных семидесятников  (а мои друзья не были блатными) — это все равно что попасть на Луну. Запад (альтернатива советскости) для нас просто не существовал как реальный объект, скорее, как мечта или план. О нем мы судили лишь по красочному журналу «Америка», с обложек которого на нас глядели белозубые американцы в классных пиджаках. Несколько лет спустя, после института, я пытался устроиться на работу в единственно возможную для меня заграницу — в Монголию. Это там, где голая степь и отвратительный кумыс. И все равно не прошел через фильтр лояльности. Потому что кто-то в системе решил, что мне либо слишком жирно будет, либо я сбегу в Китай.

Так или иначе, но я это пишу лишь для того, чтобы подчеркнуть: мы прожили последующие двадцать лет в убеждении, что демократия – это Выход для России, не только некий инструмент, но цель и идеальный строй, и таким образом дожили до Перестройки-1. Сейчас многое в ней ставится под сомнение – в Горбачеве, в демократических переменах, но несомненно, что произошедшее в Перестройку-1 было сознательной демократической революцией, реализацией ожиданий. Причем не просто демократической революцией, а Революцией с большой буквы. Потому что в очень короткий срок реформаторы, и мы в том числе, прогнали Россию по столетней спирали. И в общих чертах было сделано все, о чем мы только мечтали.

Смещена со своих командных позиций сталинско-ленинская компартия. Дезорганизован КГБ. Введена многопартийность. Объявлены периодические многопартийные выборы. Теоретически стали возможны плебисциты и референдумы. Написана Конституция как реальный нормативный документ. Организован Конституционный суд. Гражданский и уголовный суды поставлены под контроль перестроечных комиссаров – народных заседателей, прошедших демократическое чистилище (меня самого Моссовет направил в Верховный суд), и Советы стали вести себя как Советы, реальные институты самоуправления. Отменена цензура. Разрешен свободный выезд за границу.

Это не был еще демократический идеал, который нам виделся в мечтах, поскольку не хватало высокого уровня жизни, не хватало того, ради чего это все делалось. Но мы понимали. Что идеал вообще нигде и никогда недостижим. По крайней мере, не достижим сразу. Важнее, что технически, институционально это уже очень походило на то, что столетия существовало и в так называемых цивилизованных странах.

Причем, сделано все это было буквально за несколько дней Творения, отчего мы вправе сказать, что КПД демократической революции 1985-1991 годов оказался очень высок. Невероятно высок. А главное, что переход от сталинизма к модели буржуазной демократии произошел без кровавой гражданской войны. Хотя можно было ожидать и кровавую гражданскую войну.

И вот мы начали жить как бы «при демократии».

И тут, как известно, возникла неожиданная проблема. Быстрого и радостного для миллионов сограждан прогресса не получилось, страна продолжила разрушаться. Хуже того, оказалось, что сведение «плохих» и «хороших» в свободной демократической конкуренции привело к тому, что выигрывать стали «плохие», а «хорошие» проигрывать. Причем, позже это было объяснено так: нам все испортили гайдары, чубайсы и хакамады, они создали плохие стартовые условия. Однако горькая правда заключается в том, что миллионы демократических граждан попросту не смогли да и не захотели  воспользоваться демократией, они сами, добровольно, а не под пистолетом чекистов вручили свои компетенции новой бюрократии.

В 1993 году они согласились с ликвидацией Советов и с вождистской Конституцией. В 1996 году – с манипулятивной демократией (формула Киселева-Малашенко: «Я предпочитал избрать труп Ельцина, чем живого Зюганова»), в 2000 году постояли в сторонке, когда устраняли демократических «комиссаров» из уголовных и гражданских судов. В свою очередь те профессионализировались и «обасманились» (от нарицательного Басманного районного суда). И произошло ровно то, что и в Веймарской республике, демократия сама уничтожила себя и сама восстановила после 2000 года милитаристический неототалитаризм. Или – если идентифицировать проще и лапидарней – «фашизм».

Я знаю, многие не согласны с определением «фашизм». Авторитаризм – да, неототалитаризм – тоже да. Но почему «фашизм»? А потому что с «фашизмом», в отличие от авторитаризма и неототалитаризма, дискутировать нечего и не о чем. Есть исторические прецеденты — его можно только демонтировать. Естественное состояние «фашизма» — война и репрессивное давление на инакомыслящих. «Фашизм» каждый день изобретает законы, чтобы расправиться с оппонентами легитимно.

Неслучайно последний писк путинского рейхстага – штрафы и аресты за неуважение к власти (аналог соответствующего гитлеровского законодательства). Поэтому верить, что фашизм осудит себя или проиграет на выборах, конечно, нелепо. Компромиссный путь перемен, без особого насилия и проскрипционных списков – каким-нибудь образом запустить Перестройку-2.

Но Перестройку-2 гипотетически тормозит отсутствие общественного идеала, которым по ряду причин уже не может быть «демократия». И не потому что мы совсем в нее потеряли веру, а потому что на сегодняшний момент ее больше в Алжире, чем в России. Де-факто демократические интенции полностью отсутствуют в предперестроечном дискурсе и протестных акциях. Скорее, уж люди теперь думают (как Ю. Латынина), как ограничить новую демократию и что сделать, чтобы она в дальнейшем стала безопасной для себя, не превратилась в тотальный крымнашизм.

Однако если исключить демократию из списка целей, то что остается?

Фото: 03. 03.2019. Россия. Москва. Сторонники Коммунистической партии во время церемонии возложения цветов к могиле Иосифа Сталина у Кремлевской стены по случаю 66-й годовщины со дня его смерти. AP/ТАСС