Прошлое и будущее «Коммерсанта»

Ряд тем так и не умерли, перейдя из разряда скандальных новостей в скандальную аналитику, и поэтому допускают, чтобы о них немножко еще поговорить. 

Пример – «Коммерсантъ». Увольнение журналистов из-за статьи про Матвиенко. Протест отдела политики. Журналистская солидарность, закончившаяся всеобщим символическим самоповешением. Свобода слова как проблема. Права человека как земля обетованная. Ответственность хозяина издания. Авторитаризм редакции. Партийность общественного мнения в освещении вышеперечисленного и т.п. Я бы не стал об этом писать в связи с абсолютным пониманием подноготной и разных технологических аспектов, но вдруг нахлынули воспоминания.

Дело в том, что я (не один, конечно, а с товарищами) открывал и первый «Коммерсантъ», и первый отдел политики в нём. И с тех пор сколько раз мы слышали эту фразу про гибель «уникального коллектива» и всеобщее горе общественности по этому поводу. Но «уникальные коллективы» гибли, а солнце вставало. Солнце вставало, как и прежде, приходили другие люди и «гибли» вслед за «уникальными коллективами». Так происходят у нас круговорот вещей в природе и суета сует. Давно.

Парадокс заключается, однако, в том, что абсолютно то же самое происходило и в первом «Коммерсанте». Елки-палки, а ведь тридцать лет прошло!

И если кто-то думает, что «Коммерсантъ» изначально основывался как царство свободы и заря справедливого мира, то он глубоко ошибается. Хотя правда заключается так же и в том, что первый отдел политики «Коммерсанта» действительно целиком и полностью отпочковался из якобинского клуба «Перестройка» и редакции его полулегального самиздатского бюллетеня «Открытая зона» (от горбачевского «нет зон, закрытых для критики»). Так что для первого владельца «Коммерсанта» Володи Яковлева такой подбор кадров тоже мог оказаться достаточно рискованным и диссидентским решением.

Не преувеличивая, можно сказать, что это было все равно, что набрать к себе религиозных фанатиков-сикариев и ждать, что они еще выкинут.

Однако на дворе все еще стояли коммунистические времена, Политбюро никто пока еще не отменял, слабо трепыхались «кооперативы», и Володя поступил жестко. Он сразу же придушил всякую свободу слова. Ведь свобода слова – это когда ты реально пишешь о том, что думаешь и клеймишь диктатуру. А в «Коммерсанте» строго-настрого запрещалось писать о том, что думаешь, и вообще были запрещены выражения, начинающиеся с «я». Если и велся разговор о чем-то политическом, то он велся от армии анонимных экспертов и «наблюдателей», которые излагали противоположные и практически всегда взаимоисключающие мнения. Где твое знамя и где твой окоп – никто не знал. Единственным назначенным человеком, которому позволялось писать от себя, номинально оставался лишь бородатый Максим Соколов, о котором сложилось мнение, что обладал он энциклопедическими знаниями и хорошим слогом. Что, впрочем, не мешало Володе Яковлеву временами и того брать за галстук или за бороду и тащить за собой, как собачонку, в кабинет для выволочек. Очевидно, это происходило из-за того, что в американской володиной поваренной книге менеджмента и начинающего капиталиста полностью отсутствовало на тот период понятие дружбы или вообще каких-либо теплых отношений между владельцем и теми, кому он платит. Наоборот, технологически нужно было построить непроницаемую стену. И хотя через много лет когда мы (то есть я и В. Яковлев) по какому-то поводу однажды случайно встретились в офисе, мы обнялись, как старые друзья, тогда это было… бррррр! Дарвинизм в чистом виде, сильный давит слабого. Впрочем, надо признать, бесплатные обеды все окупали.

Другое дело, и это важно, что якобы продолжающий традиции 1909-1917 гг. «Коммерсантъ» и затачивался на отражение интересов новой буржуазии, которая в 90-х сама ощущала себя молодым и революционным классом, заказчиком политического прогресса. Отсюда вытекали революционность издания без революционного слова и индивидуалистическая либеральная парадигма с полным растворением описывающего ситуацию индивида. Кто смог с этим примириться, работал в «Коммерсе» долго и счастливо. Кто не смог, после неудавшегося путча перешел в другие издания, как я – в фанатично антикоммунистическую «Столицу». Но и продавался и перепродавался потом «Коммерсантъ» тоже именно как товар, обладающий всеми этими свойствами лояльности большим деньгам.

То есть вы же не потребуете от «Мерседеса», чтобы он вам при этом плясал? «Мерседес» создан, что вас отвезти без проволочек на праздник жизни. Вот и «Коммерсантъ», как он был задуман, обязан был следовать за интересами бизнеса, своего хозяина и всего буржуазного класса в целом без всякого лицемерия.

Да вот беда (наша общая) – рамка истории. «Бизнес» и «хозяева» с тех пор сильно изменились. Из малого, кооперативного, частный бизнес превратился сначала в большой, а потом и в очень большой, огромный и монополистический, перестав быть «частным» в определенных значениях этого слова. То есть он стал таким, про который Ленин писал, что он уже фактически социалистически обобщенный и в шаге от военного коммунизма, достаточно лишь передать его кому следует. Чем при Путине и занялись.  С 2000 года все в стране стали передавать «кому следует», начиная с медиа-империи В. Гусинского и «Коммерсанта».

Из революционного класса «хозяева», таким образом, снова сделались реакционной номенклатурой и окончательно перестали понимать юмор, гнобя своих журналистов.  Получилось сродни тому, как Великая Французская революция изобрела Декларацию прав человека, а потом сама же и нарушила все ее установки.

Что касается Володи Яковлева, то, продав «Коммерсантъ» (сначала Б. Березовскому), он потыркался-потыркался, да и бросил суетное газетное дело, пошел познавать путь дао. Ибо два раза в одну и ту же реку не ступишь, а успех неповторим. В свою очередь Усманов (который в конце концов отжал «Коммерсантъ» у Березовского и которого мы помним по искрометному диалогу с Навальным) сомнительно, что бы думал о чем-то столь сложном.

Собственно, к чему я все это вспомнил?

А вот к чему. Ссылки на права журналистов применительно к «Коммерсанту» не состоятельны, свободу мы через сегодняшний «Коммерсантъ» в современный журнализм не накачаем. Хотя по-человечески жаль всех тех, по ком теперь прозвонил колокол и проехал каток корпоративного императива. Кто вылетел из «Коммерсанта», обратно уже не влетит. Возможно, что и вообще никуда не влетит. Ибо журналистика загибается. Гудбай, хорошая зарплата!

Но вот я думаю, а что бы было, если бы и в наш старый добрый «Коммерсантъ» принесли проклятую заметку про то, что Матвиенко, возможно, скоро отставят? Представляю, как взлетели бы брови у Андрея Васильева. «Что это такое «возможно»? – саркастично спросил бы он. – Мы теперь гороскопы что ль сочиняем?»

А я бы при редактуре уточнил бы у своего корреспондента: а нам какое вообще дело до этой славной достойной женщины, куда и когда ее вообще задвинут? Это важно стране? Это важно тебе? Это скажется на ВВП? Это доставит удовольствие читателю? Так что я бы тоже принял решение, что об этом лучше вообще не писать. Не по причине политической цензуры, а потому что глупо и скучно. Но увольнять за это – фи, это декларация все той же незаслуженной важности несуществующей темы.

А какая тема важна?

Наверное, полное исчезновение всяческих правил и эволюция свободы слова как борьба исключительно крыш.

В «Коммерсанте», телевизоре и вовне.


Фото: Федор Савинцев/ТАСС