Племя молодое, незнакомое
Вначале будет довольно много цифр. 36% россиян в возрасте от 18 до 24 лет одобряют деятельность Алексея Навального. Это по только что опубликованному опросу Левада-Центра, признанного иностранным агентом (в возрастной категории 25-39 лет одобряют 23% — причем понятно, что чем моложе, тем одобряют больше).
Лишь 23% россиян от 18 до 24 лет считают себя православными — по опросу 2019 года, проведенному ВЦИОМ, иностранным агентом не признанным (в следующей возрастной категории, 25-34 года, таковых 62% — разрыв огромный).
61% студентов от 18 до 23 лет без осуждения относятся к представителям сексуальных меньшинств — ту же позицию декларируют 53% их ровесников, не являющихся студентами (то есть тех самых «рабоче-крестьянских» ребят, которых нередко противопоставляют образованной молодежи). Это из опроса Фонда «Общественное мнение» (тоже не иноагента), проведенного еще в 2017-м (для сравнения: в возрастной категории 24-28 лет толерантность в этом вопросе проявили 45%, а 29-34 года — только 37% всех респондентов). Прошло несколько лет, но отмеченная социологами тенденция, похоже, сохраняется, постепенно распространяясь на более старшие возрастные группы.
Итак, все три ведущих социологических центра России, которых не заподозришь в согласованности действий, в совокупности дают портрет младшей части «поколения Y» (именуемой еще «миллениалами») и старшей части «поколения Z» (они же «зумеры»). То есть родившихся в районе 2000 года, включая несколько лет до и после. Можно привести еще немало интересных цифр, характеризующих эту часть общества, которая перестала смотреть телевизор, сидит в соцсетях, знает английский на разговорном уровне и до пандемии нередко выезжала за границу, используя лоукостеры и селясь в дешевых хостелах. Но упомяну еще несколько, не столь очевидных, из опроса Фонда «Общественное мнение», проведенного в октябре прошлого года. Лишь 18% респондентов от 18 до 30 лет считают, что в России сейчас благоприятная ситуация, чтобы строить планы на будущее, планировать свою жизнь на несколько лет вперед. 79% считают иначе (для сравнения: в возрастной группе 31-45 лет оптимистов больше, примерно столько же, сколько в среднем по стране — 25 к 68%).
Так что толерантные, нерелигиозные, компьютерно грамотные, ориентированные не на запоминание, а на быстрый поиск информации молодые люди еще и не уверены в завтрашнем дне сильнее, чем предшествующие поколения. Потому что благодаря большей, чем у предшественников, встроенности в глобальный мир они сильнее ощущают контраст даже с нынешним миром, в котором уже никто не говорит о «конце истории» и неминуемом торжестве демократии. Причем контраст как в вопросе социальных лифтов, так и в общественной атмосфере, которая характеризуется подчеркнутым «бронзовеющим» консерватизмом, расходящимся с их представлениями о должном. И когда немолодой педагог начинает учить их высокой морали и любви к родине (не вспоминая при этом, что лет сорок назад сам носил длинные волосы и выменивал у друзей кассеты запретного Kiss), то аудитория с удовольствием уже несколько лет выкладывает записи подобных нескладных филиппик в Интернет. И постепенно взрослеет, пополняя ряды избирателей.
При этом у нее куда меньше страхов, связанных с утратой стабильности. Более старшие поколения в разной степени сравнивают нынешнюю ситуацию с 90-ми годами — для молодежи этот период уже глубокая история. Влияние 90-х на российское общество было многогранным, и одной из этих граней стало резкое снижение эмпатии. Усталые люди, месяцами не получавшие зарплаты и пытавшиеся понять, как им прокормить семью, меньше сочувствовали не только дальним, но нередко и ближним. Когда-то более ста лет назад князь-философ Евгений Трубецкой обвинил своих оппонентов из «Союза 17 Октября» в «черствой рассудочности и холодности» в отношении общественных вопросов. Сходные реакции мы видим сейчас в социальных сетях. Если бьют, то правильно делают, не надо высовываться. Сажают — мало дали, наказания без вины не бывает. И так далее. Дефицит эмпатии — часто результат травмы. Благополучные октябристы (тогдашняя часть бизнес-элиты и верхний средний класс) были травмированы революцией 1905 года, когда в Москве — центре нарождавшегося октябризма — вспыхнули баррикадные бои и свои права на власть впервые предъявили пресненские рабочие. Не столь благополучные современные россияне травмированы 90-ми годами. Но психологические последствия можно характеризовать сходными эпитетами.
У молодых же травм пока нет, но есть тревожные ожидания и раздражение. Есть и еще одна особенность: нынешние 40-летние еще застали, хотя бы в начальной школе, географические карты, на которых Киев, Минск, Вильнюс и другие города были столицами союзных республик. А детские впечатления во многом определяют представления о «естественных» границах страны, остающиеся на дальнейшую жизнь — даже у тех, у кого «в одно ухо влетает, в другое вылетает» кое-что важное закрепляется в подсознании.
Некоторое время после распада СССР дети учились по старым учебникам, причем занятия вели растерянные учителя, не получавшие четких руководящих указаний и исходившие из того, как и большинство россиян того времени, что все должно «устаканиться» и, по крайней мере, Киев и Минск никуда из общей страны не денутся. Чем дальше, тем больше такое представление уходило — не только со сменой учебников (это самое простое), но и с истончением или даже обрывом семейных связей, которые крепили былое государство не хуже технологических цепочек. А для «зумеров» Киев и Минск «всегда» были заграницей, что в немалой степени определяет отсутствие у них реваншизма, желания вернуть «естественные» границы.
Сейчас во властном дискурсе в очередной раз звучат слова о необходимости более эффективной молодежной политики, чтобы попробовать вернуть эту молодежь или хотя бы не упустить школьников. Но проблема заключается в том, что возможности здесь крайне ограничены. Великая и трагичная война ушла в историю, и на спонсируемые государством военно-патриотические фильмы молодежь и подростки добровольно не ходят (а принудительные коллективные походы школьников неэффективны по определению). Усиленное внедрение православных ценностей может привести к тому, что в церкви останутся лишь дети священнослужителей и наиболее ревностных прихожан (причем далеко не факт, что и они не будут бунтовать от перенасыщения благочестием).
Можно, конечно, прибегнуть к способу, который усиленно рекомендуется поклонниками принципа «не служил — не мужик»: отправить неправильно мыслящих в армию, где товарищ сержант заменит им и Вольтера, и Дудя. Но, во-первых, подобное решение профессора Боголепова (хорошего знатока римского права, но неудачного министра) привело к взрыву протестной активности, погубившей и его самого — и возобновившему террор, подавленный после убийства Александра II. А, во-вторых, 53% толерантной по отношению к меньшинствам молодежи — это не студенты, родители у них, скорее всего, не профессора и многие из них отслужили в армии. А некоторые, наверное, и в сержантском звании.
И чем больше взрослые будут говорить молодежи, что она ничего не понимает, не знает и знать не хочет, тем больше она тихо (зумеры не ориентированы на шумные конфликты) будет «отгребать» подальше, утверждаясь в собственной правоте и превосходстве над взрослыми, которые нередко не могут освоить даже простой Zoom во время дистанционного обучения.
Автор — первый вице-президент Центра политических технологий
Фото: Елена Ростунова
www.facebook.com/helena.rostunova
www.flickr.com/photos/helenarostunova
