Это очень важный миф. Он призван доказать, что нынешние военно-политические операции России в Крыму и на Донбассе — это никакая не агрессия, а морально оправданный ответ на многолетнее унижение, чинимое Западом России. «Чёрная книга» этого унижения содержит длинный перечень не согласованных с Москвой действий западных стран в Восточной Европе и на Ближнем Востоке, совершённых в последние четверть века. Но главный раздел этой горестной книги посвящён отказу Запада признавать территорию бывшего СССР зоной «особых интересов России». То есть такой зоной, в пределах которой Москва должна иметь право диктовать всем свои представления о прекрасном, а действия всех других держав должны с этими представлениями согласовываться.

«Мы против того, чтобы военная организация (НАТО — А.П.) хозяйничала возле нашего забора, рядом с нашим домом или на наших исторических территориях» [1] — гласит один из ключевых тезисов Крымской речи Путина от 18 марта 2014 г. Когда-нибудь этот тезис назовут «доктриной Путина» и включат в учебники.

Смысл его прозрачен: хозяин «на наших исторических территориях» может быть только один, и это, конечно, не Вашингтон и не Брюссель, а равно и не Киев, не Кишинёв, не Тбилиси. Украина (как и Молдавия, Грузия и т.д.) — это не суверенная нация, которая вольна решать, как ей жить и с кем дружить, в какие альянсы входить, а какими пренебрегать, — это всего лишь кусок «нашей территории возле нашего забора», что-то вроде заднего двора нашего дома. Заходя на этот двор без нашего разрешения (разрешение Киева, согласно «доктрине Путина», тут ничего не значит), американцы и европейцы нас унижают. И чтобы снять это унижение, нам ничего не остаётся, как ввести на эту территорию наши войска, а какую-то её часть и передать под нашу гражданскую администрацию и таким образом пометить территорию — показать, кто во дворе хозяин.

То обстоятельство, что эта концепция плохо стыкуется с уверениями, что Россия не вмешивается в дела Украины и что Крым «сам воссоединился», а Донбасс «сам восстал», может смутить кого угодно, но не крымнашистов. Казалось бы, одно из двух: или Россия даёт отпор Западу, используя Украину как военно-политический полигон, — или она всё-таки блюдёт международное право, запрещающее вмешиваться в дела чужих стран и требующее, чтобы их народам была дана возможность самим определяться со своим политическим выбором. Но мифы не обязаны отвечать требованиям логики, запрещающей противоречие, они сильны не логосом, а пафосом. И чувство радости за самоопределившийся народ Крыма в сознании крымнашистов органично дополняется чувством гордости за президента, смело заявившего о праве Москвы командовать Украиной и таким образом порвавшего цепь унижений, нанесённых России Западом.

Впрочем, Путин иногда поправляет сторонников теории унижения: «Они (США — А.П.) не унизить нас хотят, они хотят… подчинить нас своему влиянию!» [2]. Каким образом это подчинение может быть осуществлено, не уточняется (некоторые авторитетные крымнашисты полагают, что это может быть сделано путём устроения Америкой оранжевой революции в Москве или путём устроения ею экономического кризиса в России [3]). Но в общем ясно, что в политике разница между намерением унизить и намерением подчинить невелика, и на нашем военно-патриотическом новоязе то и другое обозначается одинаково: «Запад хочет поставить Россию на колени».

Хуже того: уже поставил. Только не сейчас, а раньше, при Ельцине. В 90-е годы, согласно теории коленей, Россия плелась в фарватере политики Запада, и это её унижало, «опускало». А вот теперь Путин смелым ударом по Украине смыл позор и возвысил Россию — она встала с колен! Поэтому Путин — герой. А что применил запрещённый приём (вместо того чтобы ударить прямо по Америке, решил отыграться на слабенькой соседке) — так это нормально: все же так делают! В том смысле, что все страны воюют за место под солнцем, а «на войне — как на войне».

Но рассуждающие таким образом, видимо, не в курсе, что приравнивание международной конкуренции к войне — мудрость позавчерашнего дня. Конечно, у России, как и у всех других стран (и таких, как США, и таких, как Украина) есть свои особые интересы. И, конечно, Россия вправе конкурировать с другими странами за возможность отстаивать и продвигать свои интересы во всём окружающем и не окружающем её мире. Вопрос в том, сколь разумны эти интересы и насколько законными методами их предполагается продвигать. И если попробовать ответить на этот вопрос, то довольно скоро обнаружится, что учение о «вставании с колен» — в том виде, в каком оно проповедуется крымнашистами — является чудовищно нелепым анахронизмом, вредным в том числе и даже в первую очередь для самой России.

Увлечённость геополитическими теориями прошлых столетий закрыла от крымнашистов тот факт, что конкурентные позиции любой страны давно уже определяются не числом её танков и боеголовок и не квадратными милями захваченных и контролируемых ею территорий, а совсем другими параметрами — демократичностью и прочностью её правовых и политических институтов, инновационностью и динамичностью её экономики, уровнем ведущихся в стране научных и технологических разработок, развитостью её культурной и общественной жизни, качеством её систем образования и здравоохранения, размерами зарплат и пенсий её жителей. А также чистотой улиц, качеством дорог, честностью чиновников, добросовестностью полисменов, беспристрастностью судей и т.д. и т.п. — всякий найдёт, что ещё нужно сюда добавить.

В страны, где всё это на высоте и где поэтому удобно жить и работать, охотно притекают со всего мира мозги и капиталы, что, конечно, повышает способность таких стран наращивать свою экономическую и военно-техническую мощь. Но не менее важно то, что такие страны вызывают во всём мире уважение и восхищение, их модели жизнеустройства, их ценности и стандарты, их мировоззренческие идеи становятся привлекательными и престижными — им подражают и их перенимают, к политическим лидерам и общественным деятелям из этих стран прислушиваются. И вот этот фактор в конкуренции государств за мировое влияние становится сегодня решающим. Его называют «мягкой силой», но это очень мощное оружие: именно им была повержена советская сверхдержава со всеми её танками, боеголовками и одной шестой частью суши.

Хотя «мягкая сила» существует и действует уже не первое тысячелетие. Империи прошлого покоряли народы не столько боевыми колесницами, сколько благоустроенными порядками и рациональными идеями. Просто в прежние времена для демонстрации достоинств этих порядков и идей их приходилось доставлять на дом потребителю (для чего и нужны были боевые колесницы). А теперь в такой доставке нет нужды, ибо теперь с разными системами жизнеустройства жители разных стран могут ознакомиться и самостоятельно — в туристических и рабочих загранпоездках, через телевидение и Интернет, через пользование разработанными и произведёнными в этих системах технологиями и товарами. И теперь боевые колесницы (или что там их нынче заменяет) нужны благоустроенным странам лишь для защиты от незваных распространителей тех порядков и идей, что не пользуются спросом и не распространяются самовывозом.

Военные интервенции и в XXI веке не перестали практиковаться, но они давно перестали быть экономически эффективными и, соответственно, конкурентно полезными. Территория не перестала быть ценностью, но её главным ресурсом стало не содержимое недр, а содержимое умов, отдача от которых прямо пропорциональна уровню благосостояния и образования их обладателей. Война, неизбежно понижающая этот уровень, перестала быть выгодной. И в силу этого международное право из системы правил, регламентировавших в первую очередь военное соперничество между странами (чем оно явилось миру в XVII в. усилиями Гуго Гроция и оставалось до ХХ в.), смогло сегодня превратиться в систему правил, регулирующих мирную конкуренцию (культурно-информационную, научно-техническую, финансово-экономическую), а военную — запрещающих. Борьба государств за влияние в этом мире никуда не делась, но она переключилась (или, скажем аккуратнее, переключается) с разрушительного состязания «жёстких сил» на более продуктивное соревнование «мягких сил» — под жёстким контролем международного права.

Нельзя сказать, что наше руководство ничего не знает о «мягкой силе». Знает, но понимает её в сугубо пиаровском ключе — как обеспечение «гуманитарного присутствия» России в мире, достигаемое путём продвижения за рубеж русского языка и наших «национальных культурных ценностей» [4]. С этого и начиналась идея «Русского мира»: было решено, что проблема имиджа России упирается в отсутствие промоушена российских культурных и прочих достижений, в связи с чем в 2007-2008 гг. были учреждены фонд «Русский мир» и Россотрудничество (а с целью противодействия клевете врагов на наши достижения в области демократии — также и «Институт демократии и сотрудничества» с его парижским и нью-йоркским представительствами).

На самом деле, поясняет Алексей Арбатов, «мягкая сила упирается прежде всего в то, как обстоят дела у нас в стране. Можно сколько угодно тратить денег на имидж России, на русский мир и т.д. Чего только здесь ни напридумывали. Но то, в каком состоянии у нас образование, в каком состоянии у нас здравоохранение, в каком состоянии у нас будет наука в результате последней реформы — красноречивее всего говорит о России. У нас половина страны не обеспечена газом. Это страна, которая имеет наибольшие запасы природного газа в мире и их экспортирует. Посмотрите состояние наших дорог. У нас даже в больших городах, я уж не говорю о селе и провинции, нет нормального водоснабжения и канализации. Вот где статус великой державы находится, а не в проведении АТЭСов, Олимпийских игр и создании новых тяжёлых жидкостных ракет в шахтах» [5]. То есть уметь продвигать свои достижения, конечно, надо, но для начала надо иметь сами достижения, и не совсем те, которыми до сих пор так славна наша непарадная жизнь.

В отличие от российских руководителей европейцы понимают «мягкую силу» вполне адекватно и больше интересуются своими территориями, чем чужими, обеспечивая своему населению условия для комфортной жизни и продуктивной работы. Популяризация национального языка — дело, безусловно, полезное, но не стараниями же Франкофонии и институтов Гёте и Сервантеса так высок в современном мире авторитет Франции, Германии и Испании. Достаточно посмотреть, каким уважением и влиянием пользуются сегодня даже такие страны Европы, как Швеция или Финляндия (кто в мире знает шведский и финский языки?), а также Япония, Канада, Австралия, Южная Корея, чтобы согласиться: «мягкая сила» куётся не кудесниками промоушена.

А вот США в этом плане стоят несколько особняком, и нам придётся чуть поподробнее рассмотреть их внешнюю политику. Поскольку именно она, как верят (или хотят верить) поклонники «доктрины Путина», опровергает тезис о доминировании в современном мире «мягкой силы» и международного права и выписывает Путину индульгенцию на военное вмешательство в дела соседних стран. В действительности это не так, причём по двум причинам: во-первых, по причине того, что внешняя политика США — при всех её грехах — далеко не так греховна, как это пытаются подать наши агитпроповцы, а во-вторых, по причине того, что чужие грехи не извиняют наших. Или, выражаясь языком права, одни преступления не оправдываются другими.

Несмотря на то, что английский язык и голливудское кино, американский доллар и Apple завоевали признание во всём мире, отношение к США в современном мире не назовёшь особенно тёплым. И понятно, почему: потому что Соединённые Штаты не просто обладают крупнейшей в мире «жёсткой силой», но и слишком часто в новейшей истории злоупотребляли ею (в 60-е и 70-е годы — в Индокитае, в 80-е — в Гренаде и Панаме, в 90-е — в Югославии, в 00-е — в Ираке). Мирового влияния Соединённым Штатам, конечно, и теперь не занимать (экономическая мощь заставляет уважать себя — см. пример современного Китая), но того восхищения, каким США пользовались, к примеру, в годы Второй мировой войны, сейчас уже нет.

Между тем, когда «жёсткая сила» применялась ими в рамках международного права, она становилась одним из источников их «мягкой силы». Так обстояло дело в годы послевоенного «перевоспитания» Германии и Японии, так было во время войны в Корее, когда США по мандату ООН «воспитывали» не в меру воинственный северокорейский режим и его китайских и советских покровителей. Да и в не столь отдалённые времена американская «жёсткая сила» умела быть и политически уместной, и юридически корректной: в 1991 г. США возглавили многонациональную коалицию, которая с санкции ООН вышибла армию Саддама Хусейна из захваченного ею Кувейта. Это был триумф международного права, но это был и триумф США и их президента Дж. Буша-старшего.

Плохо, конечно, что удержать этот триумф не удалось. И стоит напомнить нашим ценителям «жёсткой силы», как и почему это произошло. Агрессия против Югославии, предпринятая Биллом Клинтоном, а потом агрессия против Ирака, осуществлённая Джорджем Бушем-младшим — примеры прежде всего неправовой политики, а в силу этого — и провальной. О войне с Югославией мы поговорим чуть позже, а плоды войны с Ираком сегодня у всех на виду и на слуху: свержение Хусейна обернулось не только сотнями тысяч трупов, но и необратимым разрушением иракского государства, а тем самым и открытием зелёного света головорезам из «Исламского Государства».

И неважно, что Хусейн, массово истреблявший курдское население [6], [7], не был невинной овечкой: лишь при условии признанного ООН факта геноцида и лишь при наличии опирающейся на этот факт санкции Совбеза ООН на интервенцию в Ираке она могла бы быть законной. Но такой санкции не было, да и затеяна была оккупация Ирака, по мнению заслуживающих доверия экспертов, не столько с целью продвижения в Ирак свободы, сколько с целью продвижения Соединённых Штатов к иракской нефти [8]. И потому интервенция США в Ираке была расценена практически всем миром как преступная акция, как агрессия. А использование лживого повода для неё (будто бы сохранявшегося у Хусейна химического оружия) лишь усугубило неприятие миром этой агрессии.

Понятно, что разобраться с «освободителем Ирака» так же просто, как его отец разобрался с «покорителем Кувейта», у мирового сообщества возможности не было. Но реакция большинства западноевропейских союзников США оказалась резко негативной. И в итоге «мягкая сила, которой Америка обладала в отношении Европы, — констатирует американский политолог Джозеф Най, введший понятие «мягкой силы», — была подорвана в 2003 году. В период подготовки к войне с Ираком опросы показывали, что поддержка Соединённых Штатов в большинстве европейских стран сократилась в среднем на 30 процентов. После войны неблагоприятное представление о США сложилось почти в двух третях из 19 стран, где проводились обследования» [9].

Дж. Най занимал в прошлом весьма высокие посты в американском руководстве (был председателем Национального разведывательного совета и заместителем министра обороны), а ныне входит в число самых влиятельных в США экспертов в области международных отношений. Так что не надо думать, что американская элита не осознала всей пагубности иракской авантюры. Осознала, и довольно скоро: статьи в «Вашингтон Пост» и «Нью-Йорк Таймс», раскрывшие обман администрации Дж. Буша касательно наличия у Хусейна ОМУ, появились спустя несколько месяцев после начала оккупации Ирака [10], после чего расследованием занялся Конгресс США[11]. В конце концов преемник Буша Барак Обама вывел войска из Ирака, и «на данный момент в американском обществе доминирует мнение, что США должны отказаться от своей интервенционистской политики» [12]. Что и происходит, как бы кому-то ни хотелось доказать обратное.

В качестве доказательств этого обратного они ссылаются на военное вмешательство США в гражданскую войну в Ливии на стороне оппозиции. Но, во-первых, Белый дом не был инициатором этого вмешательства, инициаторами тут были Франция и Катар, они же (а также Великобритания) взяли на себя и основное бремя помощи ливийской оппозиции, в то время как США со временем самоустранились от этого [13]. А во-вторых, это вмешательство было в общем санкционировано Совбезом ООН: резолюция по Ливии № 1973 разрешила «предпринимать все необходимые меры для защиты мирного населения», запрещая лишь наземные операции [14]. Тем самым допускались авиаудары по войскам М. Каддафи, к чему в основном и свелось вмешательство. Правда, были и случаи запрещённых резолюциями ООН авиаударов по резиденциям Каддафи; кроме того, ряд стран поставляли мятежникам оружие (что тоже было запрещено), но США в этом как раз не участвовали.

Между тем за Каддафи тянулся рекордно длинный шлейф международных преступлений, от организации терактов с многими жертвами [15] до многолетнего спонсирования террористических банд в разных уголках мира, от Филиппин до Колумбии [16]. А методы, какими Каддафи пытался усмирить мятежников в собственной стране, дали основания Международному уголовному суду выдать ордер на его арест по обвинению в преступлениях против человечности [17]. Всё это отличает «казус Ливии» от «казуса Ирака». Поэтому участие США в войне в Ливии и не вызвало негативной реакции в мире за пределами тесного круга записных борцов с американским империализмом.

Тем более это верно в отношении начатой десятью годами раньше, сразу после теракта 11 сентября, военной операции США в Афганистане против талибов, оказывавших поддержку «Аль-Каеде». Эта операция (в которой на стороне США участвовали около 50 стран) была полностью санкционирована резолюцией Совбеза ООН № 1386[18]. И хотя наши клеймители Америки в списке её грехов называют Афганистан через запятую после Ирака, они забывают, что под той резолюцией стоит и подпись России. «Москва поддержала антиталибскую политику Соединённых Штатов и формирование в Афганистане Международных сил содействия безопасности (МССБ) при американском участии. Позже Россия согласилась оказать поддержку военной операции Соединённых Штатов против Талибана, включая транзитное снабжение американской группировки, разведывательное антитеррористическое сотрудничество, политическое взаимодействие» [19].

Нельзя сказать, что эта операция оказалась особенно эффективной, но это уже другой вопрос. Распад государственности — одна из самых тяжких бед для любой страны, преодолевать последствия этой беды крайне сложно. Здесь не место вдаваться в историю распада афганской государственности, но стоит напомнить, что СССР сыграл в этой истории не последнюю роль. Руководство Российской Федерации, разумеется, не несёт ответственности за преступный идиотизм, явленный в афганском вопросе вождями Советского Союза. Но если сейчас среди руководства фракции «Единой России» в Госдуме РФ вдруг закипела инициатива — добиться пересмотра оценки Советско-афганской войны с негативной на позитивную [20], то это значит, что нынешнее руководство России — или по крайней мере часть его — солидаризируется с советской политикой в Афганистане. А тогда уж нечего пенять на Америку, не совладавшую с талибами.

Не слишком эффективной выглядит и поддержка США (вместе с Саудовской Аравией, Турцией и Катаром) сил, оппозиционных президенту Сирии Б. Асаду, среди которых растёт влияние исламистов. Но эта поддержка — финансами, инструкторами, оружием [21], [22] — не запрещена международными законами, как и симметричная поддержка Асада Россией и Ираном [23], [24]. Это не делает вмешательство разных стран в этно-конфессиональную войну в Сирии высоко полезным, тем более с учётом активизировавшихся на северо-востоке Сирии боевиков «Исламского Государства». Но и возлагать всю вину за сирийскую катастрофу на Америку опять-таки не стоит. У неё достаточно своих грехов, чтобы вешать на неё ещё и чужие. А вектор эволюции её внешней политики не таков, чтоб именно сейчас вдруг воспылать жгучими обидами на неё.

А теперь вернёмся к агрессии США в Югославии в 1999 г. Что о ней можно и нужно сказать? Прежде всего то, что агрессия — она и есть агрессия. Образование Косово было и остаётся примером абсолютно беззаконной сецессии, обеспеченной вопиюще беззаконным военным вмешательством извне и вдобавок мотивированной националистической доктриной этнической сепарации (албанцы-де не могут жить с сербами в одном государстве).

Да, по характеру отношений между этническими общинами ситуация в Косове несопоставима с ситуацией в Крыму: в Крыму перед вторжением «зелёных человечков» никто ни с кем не воевал и никто никого не убивал, а в Косове уже несколько лет шла этническая война с многочисленными жертвами с обеих сторон, и вмешательство НАТО действительно помогло эту войну остановить. Но возложение ответственности за происходящее лишь на одну сторону (на Белград) и ведение военных действий против Югославии с целью устранения её президента не могут быть ничем оправданы. И тут неважно, сколь ярым шовинистом был Милошевич (он был не большим шовинистом, чем его противники в югославских распрях) и каким зверствам подвергались косовары (таким же, как и сербы — там все были хороши). Важно, что США и их союзники открыто пренебрегли международно-правовым запретом на агрессию и поддержку сепаратизма и военной силой реализовали незаконную сецессию, а затем в обход Совбеза ООН признали и её продукт.

Продукт вышел гнилой: по итогам косовского эксперимента Европа получила криминальный отстойник с тотальной экономической депрессией, с безработицей на уровне 31-45% и с 30% населения за чертой бедности[25], общеевропейский (а по данным ООН — и общемировой [26]) центр дистрибуции наркотиков. И что теперь с этим делать, никто в НАТО и в ЕС не знает, ибо никто не готов признать причину этого бедствия. А она в том, что косовары ухватились за предоставленную им возможность решать свои споры с сербами не правом, а силой, и притом не столько своей, сколько заёмной (тут они не оригиналы, таким же способом предпочитали «бороться за свободу» и абхазские, югоосетинские, а теперь вот крымские и донецкие борцы). И эта вольнолюбиво-криминальная и одновременно иждивенческая мораль, ставшая нормой жизни косовского общества и проросшая во все его поры, и мафиизировала его, создавая проблемы окружающим.

И если теперь представители США и других членов НАТО монотонно твердят, что сецессию Косова «нельзя рассматривать как прецедент», то за этим трудно не увидеть запоздалого (хоть и не признаваемого открыто) осознания ими безответственности тогдашней политики альянса. Но в главном-то они (пусть и не желая того) правы: Косово — не прецедент, ибо прецедентом в юстиции зовётся правовое решение, на которое другие вправе ссылаться в сходных ситуациях. Сецессия Косова правовым актом является не в большей мере, чем успешное ограбление чужого дома. При желании, конечно, можно сослаться и на ограбление: «Если Биллу можно, почему мне нельзя?» Именно так и рассуждает Путин: «Почему то, что можно албанцам в Косово (а мы относимся к ним с уважением), нельзя русским, украинцам и крымским татарам в Крыму (украинцы и крымские татары тут приплетены, надо понимать, для политкорректности, но некстати: ни те ни другие желания войти в Россию в 2014 г. не выказывали — А.П.)» [27].

Странно, что наш президент, когда-то учившийся на юридическом факультете Ленинградского университета, забыл, что одно преступление не оправдывается другим, совершённым ранее по той же схеме. Мир так устроен, что любые законы постоянно кем-то нарушаются, из-за чего они не перестают быть законами, независимо от того, сколь влиятельны подчас бывают нарушители. И агрессия не перестаёт быть агрессией из-за того, что она не первая в этом мире.

Но помнить о Косове и связывать его с Крымом надо, ибо эта связь подтверждает ту истину, что безнаказанные преступления чреваты новыми. Косовский казус стал вызовом всему миру, а не одной России, однако на такие вызовы могут быть разные ответы — правовые и «по понятиям». Правовой ответ — это не только отказ признать Косово суверенным государством, но и отказ признавать любые квазигосударства, созданные с помощью военной силы из-за рубежа, кому бы ни принадлежала эта сила. Такой ответ дают сегодня более 70 государств, в числе которых Китай, Индия, Бразилия, Мексика, Чили, ЮАР, Украина, ряд стран ЕС (Испания, Греция, Кипр, Румыния, Словакия). Ответ же России, Косово не признавшей, но признавшей Абхазию с Южной Осетией, а теперь вот и Крым, правовым ответом назвать никак нельзя. Это — ответ «по понятиям».

Выражение «по понятиям» стало у нас в последние двадцать лет чрезвычайно популярным, и надо бы уточнить, чем же действия «по понятиям» отличаются от действий «по праву».

В мире животных с правами просто: у кого зубы и клыки крепче, кто первым прыгнул и урвал кусок — тот и прав. В мире людей не так: тут право на любое действие, значимое для других, надо обосновать, доказать его справедливость. А с этим сложно, потому что сколько в мире общин, сект, партий, народов — столько и представлений о справедливости. Но человечество давно научилось сводить эти представления к общезначимым нормам права, опираясь на фундаментальный принцип цивилизации: только законы государств, принятые в законами установленном порядке, и только договоры, заключённые между законными властями государств, могут быть источниками права. И тем самым — источниками справедливых решений. Иных источников общезначимой справедливости цивилизация не знает. Как сформулировал этот принцип Сократ: «справедливо то, что законно» (а не наоборот).

Но чтобы уважать закон, нужна культура правосознания, а в России с этим беда. Корни этой беды тянутся из тех самых «традиционных ценностей», к которым нас сегодня так усиленно волокут. И то, что среди крымнашистов мы видим и представителей нашей интеллигенции, не должно удивлять. Ещё в «Вехах» в самом начале ХХ в. правовед Богдан Кистяковский писал: «русская интеллигенция никогда не уважала права, никогда не видела в нём ценности» [28]. Было бы иначе — большевики не закрепились бы у власти, превратив страну с высочайшей художественной культурой в заповедник варварства. Но мы-то живём уже в XXI веке, и кому как не президенту с университетским юридическим образованием поднимать правовую культуру российского общества — укреплять независимость судов, искоренять коррупцию силовиков и министров, пресекать фальсификацию выборов, поощрять свободу прессы? Тем более что его обязанность делать это диктуется Конституцией России, гарантом которой он по должности является.

Но что-то не сложилось с этим у гаранта, как если бы он перепутал объекты укрепления и искоренения, поощрения и пресечения. Возможно, это из-за того, что на юридическое образование будущего президента наложилась чекистская выучка: спецслужбистам всего мира конституции не писаны, а уж советским тем паче. Но тут нельзя пройти мимо одного удивительного парадокса: в политике В. Путина презрение к праву во внутренних делах довольно долго сочеталось с видимым уважением к праву международному! Это многих сбивало с толку: ведь тот, кто цивилизованно ведёт себя на людях, и дома не может быть варваром!

Теперь, задним числом, природа того парадокса кажется более или менее понятной: наш лидер, скорее всего, просто очень долго не терял надежды всё-таки заручиться согласием Запада признать СНГ «задним двором России». А пока есть шанс договориться по-хорошему — зачем ссориться? Да и время для ссор ещё не подоспело — то Чечня, то экономический кризис, то реформу армии надо было провести (по мнению военных экспертов, до реформ А. Сердюкова в российской армии было мало действительно боеспособных соединений[29]), так что приходилось терпеть. Но как бы то ни было, факт остаётся фактом: когда уже полностью была выстроена пресловутая «Вертикаль» и всё политически значимое в стране уже решалось в режиме ручного управления с полным пренебрежением к законности, во внешних делах творец и держатель «Вертикали» всё ещё соблюдал правовые нормы, призывая к тому же и весь мир.

«Единственным механизмом принятия решений по использованию военной силы как последнего довода может быть только Устав ООН» [30] — таков был один из тезисов его знаменитой Мюнхенской речи от 2007 года. Это радовало — хотя бы тут мы выглядим цивилизованно!

Увы, так мы выглядели только первые 8 лет путинского правления. В 2008 г. в результате нападения грузинских войск на Цхинвали погибли российские миротворцы, после чего последовало вторжение российских войск в центральную Грузию. И это ещё можно было бы счесть законной акцией «принуждения к миру»: в соответствии с подписанным Россией и Грузией в июне 1992 г. «Соглашением о принципах урегулирования грузино-осетинского конфликта» [31] Цхинвали находился в зоне ответственности миротворческих сил, атаковать которые М. Саакашвили не имел права, невзирая ни на какие провокации ни с какой стороны. Но быстрое признание затем независимости Южной Осетии (а заодно и Абхазии) — со ссылкой на «косовский прецедент» — показало, что представления Путина и его окружения о международном праве уже тогда целиком укладывались в рамки «права по силе»: вы «нагнули» Югославию в вашей зоне — а мы «нагнули» Грузию в нашей; вы там в своём праве — а мы тут в своём. Какие претензии?

Стоит напомнить, что Путин не чурается блатной лексики: к хрестоматийным «мочить в сортире» и «подвесить за яйца» в минувшем году прибавилось и мерзкое «нагнули», публично сказанное в адрес США: «Сами… нагнули всех, а теперь возмущаются. Чему? Ведь действия крымчан чётко вписываются в эту, собственно говоря, инструкцию» [32]. Но главное тут, конечно, не лексика, а ход мысли, выдающий «рассуждение по понятиям»: плохо не то, что США кого-то «нагибают», а плохо то, что за Россией не признают такого же права! А это значит — не признают за ней силы, ибо порядок в мире устанавливается уговором между сильными о зонах «нагибания»: вы нам не мешаете тут, а мы вам не мешаем там, и это и будет «по справедливости», «по закону».

Словом, в сознании нашего президента сократовский принцип оказался вывернут наизнанку: «законно то, что справедливо». А что справедливо — это и ежу понятно: то, что соответствует силе, ибо таков закон природы. У России отторгать Чечню несправедливо, потому что Россия сильная, а у Украины отторгать Крым справедливо, потому что Украина слабая. Система правосознания, известная со времён ассирийских царей.

В этой системе невозможно мысленно подставить Россию на место Украины, а Украину на место России. Такое оборачивание кажется нелепостью, извращением природы, хотя это основа цивилизованной морали: все равны перед Богом и перед Законом, поэтому не делай другому того, чего сам не хотел бы претерпеть от другого. И неважно, способен ли этот другой учинить тебе «претерпение» — важен принцип универсальности, как сформулировал его Иммануил Кант, назвав категорическим императивом: «поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом» [33].

Сложно для понимания? Ох, как сложно. А уж как нелепо! Это получается, что если я заехал соседу в морду, то надо пожелать, чтобы сосед ответил мне тем же? Это вот такую мораль хотят навязать нам из Европы? Нет уж, увольте, у нас свой ум, нас либеральными извращениями не купишь. Тем более что по телевизору про Канта не сказывают, а показывают, как Запад всех «нагибает», сам врёт, а нам не даёт. И мы более не желаем, чтобы нам пудрили мозги каким-то «международным правом»! Ибо мы знаем, что никакого права нет, кроме права силы!

Вот из такого «знания» и исходит новая внешнеполитическая концепция нашего президента. Киношная презентация им захвата Крыма сильно смахивает на рабочую заявку на вхождение в «клуб великих», допущенных решать вопросы мироустройства, не обременяя себя чтением Устава ООН и всяких там хельсинкских актов. В действительности такого клуба нет, а есть периодически выламывающиеся из международного правопорядка политические хулиганы, которых из-за их бицепсов бывает иногда трудно урезонить. Но дело в том, что не у всех же они вызывают отвращение — у кого-то и подростковое желание походить на них, таких крутых и неукротимых.

И тут надо вернуться на 15 лет назад, к началу правления Путина, и вспомнить, что как раз такое желание и возникло у него с первых же дней его президентства. В марте 2000 г., то есть всего через несколько месяцев после завершения отвратительных натовских бомбёжек Югославии, тогдашний и.о. президента России вдруг заявил в интервью Би-Би-Си, что Россия «не исключает возможности» вступления в НАТО — «если с интересами России будут считаться» [34]. Реакция чиновников из НАТО на эту сенсацию была охлаждающе-корректной: альянс, разумеется, открыт для всех, и Россия, если захочет, когда-нибудь сможет стать его членом — «когда примет проповедуемые нами ценности» [35]. Разговаривать о ценностях (вместо делового разговора обинтересах) уязвлённый и.о. президента не стал, и вопрос был закрыт. Но, как теперь выяснилось, не без последствий.

Теория коленей («Запад поставил Россию на колени — Россия должна встать с колен») родилась в недрах нашей общественно-политической мысли сразу после краха СССР (разве могла такая великая держава пасть от собственной гнилости? Нет, конечно, это враги поставили её на колени!) Но первые 10 лет казалось, что у этой теории нет практических перспектив: те, кто понимал, что Россию «поставили на колени» не враги, а десятилетия советской отсталости, предлагали «вставать» не с помощью штыков, а с помощью глубоких экономических и политических реформ. А те, кто реформы проклинал и мечтал вернуться назад — к «старым песням о главном» — не имели ответа на вопрос, как же можно под эти песни встать с колен.

Похоже, новый президент, обиженный отказом кичливых натовцев принять его в свою компанию, концепцию вставания под песни молча взял на вооружение и решил назло врагам доказать её реалистичность. Уже в декабре 2000 г. стране была возвращена самая главная старая песня — советский гимн: та же музыка, тот же гимнописец, только вместо «союза нерушимого» — «священная держава» с «могучей волей». И это был знак: Россия будет вставать с колен! И не через усвоение чуждой нашим ценностям западной модели общества, т.е. не через доведение до ума худо-бедно начавшегося строиться при Ельцине правового государства, а через создание «священного и могучего» — «державного» — подобия СССР.

Почему был выбран именно этот способ вставания? Видимо, потому что формулу «бытие определяет сознание» всё-таки уместнее читать справа налево: какое сознание — такое и бытие. Конечно, можно согласиться с Владиславом Иноземцевым, что сознание наших «вставальщиков» сформировалось не на пустом месте: «в основе нашего квазисоветского сознания лежит советская организация экономики — ориентированная на масштабы, а не на эффективность; абсолютизирующая основные фонды, а не человеческий капитал; делающая акцент на связанность производственных и финансовых компаний и государства; наконец, основанная скорее на перераспределении существующих активов, чем на производстве новой стоимости» [36]. Но что мешало Путину и его министрам продолжить начатое Егором Гайдаром реформирование этой экономики? Видимо, сознание того, что только такая экономика и совместима с авторитарной моделью управления. А последняя для Путина представлялась единственно достойной внимания.

Отменять «ельцинскую» либеральную конституцию избранник Ельцина не стал, но всё следующее пятилетие прошло под знаком событий, которые иначе как планомерным демонтажем правовой системы не назовёшь. На эту пятилетку пришлись первые опыты по запугиванию самостоятельного бизнеса (разгром ЮКОС), по уничтожению независимого телевещания (разгром НТВ), по сворачиванию федерализма (отмена губернаторских выборов), по выхолащиванию парламентаризма (отсечение реальной оппозиции на думских выборах 2003 г.). Сохранение элементов рыночной экономики и открытой границы многих успокаивало: «это не СССР!» Но как-то забывалось, что и СССР не сразу стал сталинским — сначала тоже был НЭП со свободой торговли и выезда за границу. Чем та свобода кончилась, все знают, но жизнь-то — налаживалась!

Жизнь налаживалась. И поскольку хорошо капали нефтедоллары, постольку крепла система коррупционного сплочения военного и штатского чиновничества и прикармливания нечиновной части среднего класса, благодаря чему на подпорках новой партии власти строилась «Вертикаль».

Но чем «вертикальнее» становилась Россия, тем сильнее она отдалялась от Запада: для европейцев и американцев всё более явной становилась несовместимость ценностных систем их правовых обществ с авторитарной путинской моделью. И все предлагавшиеся Путиным формы внешнеполитического сближения (создание «общеевропейского противоракетного щита» взамен американской системы ПРО в Восточной Европе, введение безвизового режима) натыкались на «вежливый отказ». А в 2004 г. состоялось пятое расширение НАТО, куда впервые вошли страны бывшего СССР — страны Балтии (тогда многим казалось: зачем? Кто будет на них нападать?!)

Теперь лидеров Запада нередко упрекают в том, что они неразумно отталкивали от себя Путина. Не правильнее ли было пойти на сближение с авторитарной Россией, чтобы интегрировать её в европейские структуры, а тем самым и «перековать» её? Таким вопросом ещё 7 лет назад задавался Альфред Кох: «Представим на секунду, что Россия интегрировалась в западный мир. Тогда коррупция российской судебной системы и её податливость на административное давление были бы сбалансированы европейскими судебными институтами, а несовершенства её избирательной системы сглаживались бы европейским законодательством и Европейским парламентом. Экономическая политика правительства соответствовала бы нормам ЕС и ВТО, а военная независимость России ограничивалась бы правилами НАТО. Ситуация с правами человека в России была бы совсем иной» [37].

Блажен, кто верует. Но достаточно взглянуть, с каким трудом Евросоюзу даётся перевоспитание даже таких небольших (и куда более «западных», чем Россия) стран, как Греция или Венгрия, чтобы представить себе те проблемы, которые всплыли бы в случае попытки инкорпорировать в европейские структуры огромную (и куда более «восточную») наследницу традиций СССР. Россия по своей научно-технической и художественной культуре — страна, несомненно, европейская, но её политическая культура — скорее азиатская, и приснопамятные «86%» показали это со всей беспощадной наглядностью. Другое дело, что всякую культуру, и политическую тоже, можно со временем воспитать, но если она воспитывается сверху, то для этого как минимум нужна политическая воля верхов. А с этим-то и проблема.

Вполне вероятно, что Путин, испытавший на себе сильное влияние Анатолия Собчака (человека безусловно европейской политической культуры), действительно хотел «войти в Европу». Но — с сохранением за Россией такого политического багажа, который с нахождением в Европе несовместим. Его европейские партнёры это, по-видимому, понимали, а он, по-видимому, не очень. Или уж очень дорог был ему этот багаж. Но как бы то ни было, ситуация предполагала два выхода: или отказаться от «Вертикали» — или плюнуть на Европу. Было выбрано второе.

И в апреле 2005 г. в послании президента России Федеральному собранию всплыла историческая фраза о крушении СССР как о «крупнейшей геополитической катастрофе века». Фразу сразу заметили, чего нельзя сказать о её не менее историческом продолжении: оказывается, для народа Российской Федерации это крушение стало не просто «драмой», а прямо-таки ужасным разломом, после которого «десятки миллионов наших сограждан и соотечественников оказались за пределами российской территории» [38].

«Сограждан и соотечественников» — эти понятия впервые в официальной лексике были так явно разведены, и это тоже был знак: оказывается, Российская Федерация — это лишь одно, чисто формальное (гражданское) отечество российского народа, а есть у него в пространстве рухнувшего СССР ещё и другое, настоящееотечество, выходящее за границы Российской Федерации! Правда, тогда ещё не было уточнено, кого же нам надо считать своими настоящими соотечественниками — всех живущих на территории бывшего СССР, независимо от их этнической принадлежности, или какую-то их часть. Уточнение пришло через 9 лет, когда, выражаясь поэтическим слогом А. Проханова, «Крым освободил русский дух» [39].

Вот это задуманное ещё 10 лет назад «освобождение русского духа» (что в переводе с языка политической поэзии на язык политической прозы означает сбрасывание пут цивилизации с пещерного национализма) и стало нашим ответом Западу, которым крымнашисты так гордятся. Ещё бы им не гордиться! Америка почти 10 лет отгрызала Косово, а Россия за 20 дней отхватила Крым, только его и видели! Даже странно, что не все русские этим гордятся, а иные и вовсе не могут понять: за что же Украину-то? Она ведь не бомбила Сербию и даже не признала Косово!

Ну, не бомбила. Так и что теперь, не вставать с колен?

В какой мере неизбежны в наше время рецидивы политики большой дубинки, плюющей на международное право и на всякую вообще мораль — вопрос философский: в той же мере, в какой неизбежна в этом мире всякая преступность и стимулирующие её пороки — наглость, глупость, алчность, подлость. Конкретные причины таких рецидивов в истории бывали разные, но была и одна общая, выражаемая формулой Фулбрайта: «самонадеянность силы». Самонадеянность окрыляет и развращает, но и оглупляет тоже и в итоге не приносит дивидендов даже самым мощным странам, сверхдержавам. Это подтвердила и агрессия СССР в Афганистане (1979–1989), и агрессия НАТО во главе с США в Югославии (1999), и агрессия США в Ираке (2003–2011). Все эти предприятия после успешного военного старта ждал бесславный политический финиш.

Российская Федерация — хоть и ядерная, но не сверхдержава, и её президенту не рваться бы в заграничные походы, а держаться от них подальше, предоставив заокеанскому коллеге разгребать завалы от походов его предшественников. Но вот не удержался, и теперь все, кроме самых истовых путинистов, задаются вопросом: почему? Неужто «украинская измена» и впрямь вывела из равновесия такого всегда осторожного, осмотрительного политика?

Вообще говоря, в тяжбе России с Евросоюзом и Америкой за влияние на Украину нет ничего дурного: все государства хотят влиять друг на друга и борются за первенство в этом влиянии. Это нормально и даже неплохо, если только борьба ведётся законными методами состязания «мягких сил». Но в том и беда России, что ей нечего противопоставить «мягкой силе» Запада, кроме своего «газового оружия». Оно законно: не согласен платить за газ ту цену, что тебе выставляют — ищи себе другого поставщика, хочешь скидок — сиди и не рыпайся. Но такой шантаж действенен лишь в ситуации, когда выгоды дешевизны перевешивают желание «рыпаться». А украинское общество эту ситуацию уже проехало, и газовый шантаж лишь подтолкнул его движение на Запад. И когда стало ясно, что это движение не остановить (а стало ясно это в конце 2013 г.), у застоявшегося на коленях шантажиста и случился, как иногда пишут, «приступ безумия».

Но такое ли уж это безумие? Нет ли в нём рациональной составляющей? Бесспорно, что крымская авантюра не стала верхом политической мудрости и что эмоции сыграли тут не последнюю роль: обидно же, что Украина отвернулась от России! И не только Украина — легче перечислить те страны, которые ещё не отвернулись. Но Путин, наверно, и сам знает, почему они отвернулись: потому что «вертикальная» модель управления, не обременённая демократическим парламентом, свободной прессой и независимым судом, зато сочащаяся повальным воровством и запредельным лизоблюдством, не может вызвать у нормальных людей ничего, кроме рвотного рефлекса. И он, наверно, и сам догадался, почему не оказалось возможным использовать 10 лет углеводородного благоденствия для превращения России в благоустроенное государство: потому что условия функционирования «вертикали» такую возможность исключают.

А отказаться от «вертикали» он не может. И не потому, что плохие бояре его за руки и за ноги держат, а по другой причине: признать, что старательно выстраивавшаяся тобой система завела страну в позорный тупик и абсолютно не котируется на мировом рынке политических систем — это значит признать себя политическим банкротом. И если мужества на такое признание нет (а его, судя по всему, нет), то остаётся одно — попробовать доказать всему миру (и самому себе), что всё это чепуха, что никакого такого «мирового рынка систем» нет в природе, что все разговоры про мирную конкуренцию в мировой политике и про регулирующее её международное право — это либеральная болтовня для дурачков, а реальная политика — она как делалась, так и делается по законам войны! А в войне, как известно ещё со времён готов и монголов, побеждают не обязательно самые развитые общества. То есть в случае возврата мировой политики с мирных рельсов на военные у отставшей от передовых стран России ещё есть шанс встать с колен!

Что отсюда следует? Отсюда следует, что ошибочно видеть за крымско-донецкой авантюрой только вспышку иррациональной злобы или усматривать за ней только сиюминутные цели — наказать Украину, не пустить её в ЕС и в НАТО, уязвить Запад, поднять победоносной войной свою популярность в народе. Верно, что с войнами у Путина сложились хорошие отношения — чеченская война сделала его президентом, а грузинская взвинтила его рейтинг до немыслимых в мирное время высот (88% поддержки [40]). Но грузинская война порадовала ещё и тем, что заставила мировых лидеров разговаривать с Путиным в просительных тонах, умоляя его «не подвешивать Саакашвили за…» [41]. И вот это, возможно, и побудило российского руководителя задуматься о пользе войны для себя и в более стратегическом плане. Каковая задумчивость спустя пять лет и обернулась откровенной военной агрессией чуть ли не в самом центре Европы.

Подчеркнём: откровенной! Путин же не случайно вопреки своему первоначальному отказу признавать вторжение российских войск в Крым принялся вдруг в деталях рассказывать об этом вторжении всему миру, добавив и такую шокирующую деталь, что Россия не исключала возможности привести в боевую готовность свои ядерные силы. И первоначальный сравнительно невинный вопрос крымского референдума «о расширенииавтономии» тоже не просто так потом поменялся на вопрос о присоединении к России. Хотя, положа руку на сердце, вполне ведь можно было ограничиться объявлением Крыма «независимым государством», наподобие Южной Осетии — было бы по сути то же самое, но такой конфронтации с Западом наверняка не было бы (да и симметрия с отжатием Косово была бы «по понятиям»). Зачем же надо было действовать так напористо и нахраписто, так вызывающе агрессивно?

А затем, чтобы с помощью именно такой — демонстративной — агрессии вернуть войне статус политической нормы. Победителей же не судят — на них равняются, корректируя тем самым общие правила поведения. Те правила, что приняты на сегодня в цивилизованном мире, дают преимущества высокоразвитым странам, обладающим мощной «мягкой силой». И это обстоятельство напрочь исключает путинскую Россию из числа претендентов на мировое лидерство, а самого Путина — из числа авторитетных мировых игроков. Вот он и посчитал, что можно попробовать явочным порядком эти правила поменять. Удастся номер — это и будет настоящим, по-крупному, «вставанием с колен».

Расчёт здесь на то, что Запад не захочет втягиваться в острую конфронтацию с Россией и тем более в войну, пусть и неядерную, считая гробы и убытки. Он же привык к спокойной мирной жизни — зачем ему лишняя нервотрёпка? Тем более что российский лидер не навязывает ему чего-то особенно нового, неслыханного, а всего лишь предлагает отбросить условности новейших либеральных веяний и вернуться к старой доброй «реальной политике»: чья сила — того и право, кто смел — тот и съел, у кого меньше сантиментов и больше цинизма (ну и, конечно, больше возможности распоряжаться жизнями своих подданных, а это как раз наш козырь!) — тот и на коне.

Насколько реалистичен такой расчёт?

Скорее всего, ни на сколько. «Новый старый курс», предложенный В. Путиным, для развитых стран принципиально неприемлем (и по моральным соображениям, и по экономическим, и по политическим), а силой навязать его — не получится. Суммарный ВВП западных и союзных им «восточных» государств (Япония, Южная Корея, Турция, Австралия и др.) в 13 раз превосходит российский [42], а о технологическом превосходстве и говорить нечего. Поэтому в распоряжении «обобщённого Запада» достаточно и «мягких», и «жёстких», и «полужёстких» средств защиты от новоявленного реформатора мирового порядка. Затевать с Путиным ядерную войну никто не будет, в этом нет нужды, но и подлаживаться под его политические потребности — с какой стати?

При всём сходстве казусов Крыма и Донбасса с казусами Косова и Ирака, не следует упускать из виду важное различие между ними. Авантюры в Косове и Ираке (независимо от того, как скоро и насколько успешно будут преодолены их последствия) были и останутся боковыми ответвлениями внешней политики западного мира, поскольку их неправовое содержание вступает в конфликт с правовыми основами функционирования западных демократий. И в этом конфликте у неправовых внешнеполитических поползновений нет шансов победить, поскольку политическая жизнь так устроена, что внутренняя политика направляет внешнюю, а не наоборот. И по той же самой причине авантюры в Крыму и на Донбассе приходится считать магистральным направлением путинизма: они, увы, органично вырастают из авторитарной внутренней политики, дополняют и подпирают её, тут нет никакого конфликта.

Неизвестно, осознаёт ли это сам Путин, но в любом случае у него во внешней политике (при сохранении нынешней внутренней) нет выбора: ему приходится пускаться в такие авантюры в силу политической необходимости. А его западным оппонентам политическая необходимость диктует, наоборот, отказ от таких авантюр и переход на позицию жёсткого противостояния им, что сейчас, судя по всему, и происходит. Пусть с разной скоростью в разных странах, с разным уровнем решимости в разных слоях западных обществ, но этот переход неотвратим.

Поэтому аннексия Крыма не будет признана, а формула Клаузевица «война есть продолжение политики» (в её позитивном восприятии) не будет принята развитыми нациями мира. Войны в мире прекратятся ещё не скоро, но их маргинализация как инструмента политики — исторически бесповоротный тренд. Перенос акцента в международной конкуренции с состязания танков и самолётов на состязание университетов и клиник означает, что сегодня для успеха в этой конкуренции не обязательно быть устрашающим — достаточно быть развитым. И не только в экономическом и научно-техническом, но и в политико-правовом, и — особенно — в интеллектуально-культурном отношении. Всё это, конечно, обеспечивает развитость и в военном отношении, но это уже такой «довесок», на всякий пожарный случай.

Все западные страны и их союзники уже вполне освоились с методами ведения конкуренции за «место под солнцем в этом мире» на основе продуцирования «мягкой силы». Такая конкуренция требует усилий по первоочередному развитию «человеческого потенциала», по расширению интеллектуальных секторов экономики, по укреплению демократии и гражданского общества, и западные страны это понимают, на это и заточены их политические системы и экономические программы, их образовательные и социальные стандарты. Именно таким способом «поднялись с колен» поверженные во Второй мировой войне Германия и Япония, превратившись не только в гигантов современной индустрии, но и в мощных обладателей «мягкой силы». Следуя этим путём (пусть и не очень последовательно), добились впечатляющих успехов Южная Корея и Тайвань, а в последнее время — и некоторые восточноевропейские страны.

Поэтому западным странам нет никакого резона возвращаться к политическим стандартам XIX-XX вв. Соображения краткосрочной выгоды от сотрудничества с авторитарными режимами и сырьевыми экономиками с их дешёвыми ресурсами и (или) дешёвой рабочей силой, конечно, будут временами играть в политике Запада какую-то роль: люди есть люди, и ничто человеческое им не чуждо. Но понимание того, что базовой ценностью цивилизации является право, внутреннее и международное, и что в критических ситуациях именно право подлежит приоритетной защите, — это понимание укоренилось в общественном сознании Запада уже слишком глубоко, чтобы он позволил кому бы то ни было всерьёз покушаться на эту базовую ценность.

Варварам это сложно понять, и пафосные мифы им тут не помощники. Мифы хороши тем, что возбуждают и воодушевляют, но плохи тем, что вводят в заблуждение.

 Фото: Alexander Polegenko/AP/TASS

[1] http://kremlin.ru/events/president/news/20603

[2] http://www.kremlin.ru/events/president/news/47036

[3] http://www.gazeta.ru/politics/news/2015/03/03/n_6975533.shtml

[4] http://ria.ru/politics/20120903/742043861.html

[5] http://www.globalaffairs.ru/svop-xxi/Evropeiskii-put-Rossii-16346

[6] http://kurdistan.ru/2014/03/06/news-20859_Anfal_priznanie_kak_sredstvo_zaschity.html

[7] http://www.ng.ru/politics/2004-07-07/2_saddam.html

[8] http://lenta.ru/news/2007/09/16/alan/

[9] http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/Article/nai_msil.php

[10] http://www.pravda.ru/news/world/08-01-2004/18713-0/

[11] http://www.ng.ru/world/2004-07-07/6_iraq.html?id_user=Y

[12] http://www.znak.com/moscow/articles/09-04-18-50/102217.html

[13] http://expert.ru/expert/2012/31/krovavaya-vesna-v-pustyine/

[14] http://daccess-dds-ny.un.org/doc/UNDOC/GEN/N11/268/41/PDF/N1126841.pdf?OpenElement

[15] http://www.kommersant.ru/doc/497126

[16] http://news.bigmir.net/world/464510

[17] http://www.interfax.ru/russia/196580

[18] http://daccess-dds-ny.un.org/doc/UNDOC/GEN/N01/708/57/PDF/N0170857.pdf

[19] http://www.perspektivy.info/rus/desk/politika_rossii_v_afganistane_v_20012011_gg_2012-02-17.htm

[20] http://www.ng.ru/news/489610.html

[21] http://inosmi.ru/asia/20120628/194209015.html

[22] http://rbase.new-factoria.ru/news/new-york-times-o-postavkah-oruzhiya

[23] http://ria.ru/arab_sy/20120514/648920563.html

[24] http://newsru.co.il/mideast/06nov2014/muallim_a201.html

[25] https://www.cia.gov/library/publications/the-world-factbook/geos/kv.html

[26] http://www.rbcdaily.ru/politics/562949978978990

[27] http://kremlin.ru/events/president/news/20603

[28] http://www.vehi.net/vehi/kistyak.html

[29] http://www.svoboda.org/content/transcript/26638314.html

[30] http://kremlin.ru/events/president/transcripts/24034

[31] http://www.osetinfo.ru/conf902

[32] http://kremlin.ru/events/president/news/20603

[33] http://www.kantiana.ru/about/kant/page08.php

[34] http://www.1tv.ru/news/social/112289

[35] http://www.kommersant.ru/doc/142046

[36] https://slon.ru/posts/51710

[37] http://inosmi.ru/world/20081015/244654.html

[38] http://archive.kremlin.ru/appears/2005/04/25/1223_type63372type63374type82634_87049.shtml

[39] http://vz.ru/politics/2014/4/7/680422.html

[40] http://www.levada.ru/26-06-2014/pochemu-putin-otkazalsya-ot-prava-vvodit-voiska-na-ukrainu

[41] http://www.newsru.com/world/13nov2008/pogovorili.html

[42] http://www.imf.org/external/pubs/ft/weo/2014/02/weodata/index.aspx