Зоя Светова, журналист:

Это ужасная человеческая трагедия, потому что все трое убитых были очень яркими людьми и настоящими профессионалами. Безумно жалко, что они погибли такими молодыми. Это напоминает какое-то кино: далеко от России, в чужой стране неизвестные люди убили журналистов, приехавших, чтобы снять документальный фильм и провести расследование. И казалось бы: что для нас, россиян, эта история, почему они туда поехали?

Но эта тема была очень важная, они хотели узнать, что в этой стране происходит и почему российская военная компания оказалась там, что она там делает? Для нас всех важно, что происходит с нашими гражданами. А теперь многие их друзья задают вопрос, стоит ли такая тема их жизни? Но Джемаль, Радченко и Расторгуев не могли жить иначе. Это было их профессией, им было интересно.

Мы вряд ли когда-нибудь узнаём все обстоятельства их смерти, вряд ли какие-то ещё журналисты теперь поедут туда расследовать их смерть. На это и был расчёт их убийц. Я не верю в версию ограбления, скорее ЧВК Пригожина знало, что журналисты едут туда снимать кино, за ними следили — и убили их, как только они начала работу. Это журналистский риск. Сейчас многие говорят, что нужно было взять охрану. Но как в такоЙ стране можно себя полностью защитить? Такой опытный военный корреспондент, как Орхан Джемаль, должен был понимать, как обезопасить себя, работая в таком государстве и по такой теме. Он не мог не представлять рисков.

Для меня это похоже на фильм Антониони «Профессия репортёр». Три человека, каждый со своей судьбой, замечательными статьями, расследованиями, как у Орхана Джемаля, потрясающими фильмами, как у Александра Расторгуева или Кирилла Радченко. И вдруг этих людей в одночасье расстреливают в машине. Это очень страшная история, которая много говорит и о профессии журналиста, и о стране, в которой мы живём. Потому что они ехали снимать правду, которую пытается скрыть наша власть, о продаже оружия в африканские страны и поддержке диктаторских режимов. Вполне возможно, что в ЦАР есть какие-то интересы. Там много всего намешано, но всегда остаётся вопрос — стоит ли всё-таки человеческая жизнь крутого расследования? Это вопрос, который журналист каждый раз задаёт себе.

Александр Черкасов, член Совета правозащитной организации «Мемориал»:

Подобные всплески, может быть, меньшего масштаба, происходили каждый год, начиная с 2009-го. Другое дело, что мы привыкли к хорошим новостям из Грозного, и когда случается что-то такое, это всегда привлекает много внимания.

Но если смотреть на динамику, то можно заметить, что за 8 месяцев этого года число погибших и раненых силовиков на Северном Кавказе составляетоколо 100 человек. Это меньше, чем более 300 в прошлом году и более 500 в позапрошлом. Последние три года эта динамика сохраняется: в течение этого лета было убито или ранено около 40 силовиков, что вдвое меньше, чем летом прошлого года, а тогда их было вдвое меньше, чем в предыдущем. Это связано, в том числе, и с эмиграцией боевиков в Сирию, и с тем, что жёсткая зачистка, которая происходила перед Олимпиадой, принесла свои плоды. Так что, даже учитывая жертвы последнего нападения, можно видеть, что тенденция в целом положительная. Другое дело, что подполье по-прежнему способно на нападения.

Самое главное заключается в том, что это событие стало неожиданностью только для тех, кто привык получать из Чечени благостную картинку и забывает, что несколько месяцев назад уже было что-то подобное. Да, ситуация постепенно улучшается, но это отражает динамику процесса, а не его потенциал. Потенциал для ухудшения по-прежнему есть, и цифры предыдущих лет — это не прогноз на будущее.

Татьяна Локшина, программный директор Московского бюро Human Rights Watch:

Надеюсь, что произошедший инцидент сможет привлечь внимание к тому вопросу, ради которого мы и собрались на конференцию, а именно: использование коллективного наказания в Чечне как метод борьбы с вооружённым подпольем. Надо подчеркнуть, что этот способ — не новый. На протяжении всех 10 лет, которые Рамзан Кадыров так или иначе находится у власти, коллективная ответственность была одним из его методов. Чтобы оказать влияние на членов вооружённого подполья, преследовались их родственники: людей похищали, к ним применялось насилие, им угрожали, их запугивали, а в некоторых случаях разрушали их дома.

Настоящая волна таких «карательных поджогов» была зафиксирована нами в 2008-2009 годах, с июня 2008 года по осень 2009 была собрана информация о 27 таких случаях. Мы подготовили доклад на эту тему, к которому добавили документальное описание 13 из этих инцидентов. Этот доклад был сделан за 3 недели до убийства в Грозном Натальи Эстемировой из «Мемориала», которая очень помогала нам в работе. После этого волна поджогов пошла на спад. Это было связано с тем, что правозащитникам удалось организовать большую кампанию, в том числе в прессе. Мы требовали, чтобы в ситуацию вмешался федеральный центр, потому что поджоги осуществлялись сотрудниками силовых структур с подачи чеченского руководства. Всё это происходило на фоне многочисленных заявлений господина Кадырова о коллективной ответственности и о том, что люди, чьи родственники находятся в лесу, должны платить за это свою цену. Возможно, Москва в конце концов послала какой-то сигнал, потому что в последние годы карательные поджоги случались, но очень редко.

А произошедшее сейчас — чудовищно, потому что чеченское руководство не просто полностью вернулось к своей риторики коллективного наказания. Пять лет назад в их словах хотя бы не содержалось конкретных инструкций, не звучало то, как именно родственники должны отвечать. И этого всё равно оказывалось вполне достаточно. А сейчас господин Кадыров прямо говорит, что если боевик убьёт полицейского или обычного человека, то его родственники будут выдворены из Чечни без права возвращения, а дом будет разрушен. И понимать это иначе как прямой приказ, невозможно.

Сразу за этим заявлением поднялась новая волна поджогов. Уже известно о девяти подобных случаях всего за несколько дней. Слова Кадырова были реакцией не теракт. Произошло нападение на город, в ходе которого погибли люди, были разрушения, но отвечать на это чеченское руководство должно не таким образом. Кадыров — губернатор, глава субъекта Российской Федерации, а его слова противоречат и российскому законодательству, и международным обязательствам, которые приняла на себя Россия.

Александр Верховский, директор Информационно-аналитического центра "СОВА":

Непонятно, как это может закончиться, всё зависит от того, смогут ли в Москве как-то повлиять на Кадырова и ослабить его энтузиазм. Если удастся как-то ему объяснить, что нагнетать обстановку не нужно, то эксцессы прекратятся и всё вернётся к исходной позиции. Конечно, отношения между Сводной мобильной группой и чеченскими властями не станут добрыми, но они и не были таковыми. Однако планка допустимого для Кадырова в последнее время поднимается все выше, поэтому, что произойдёт дальше, непонятно. На фоне украинских событий какие-то проблемы в Чечне смотрятся не так выразительно.

В принципе Кремль может контролировать Чечню. Другое дело, что власть сознательно выбирает именно такой режим управления этим регионом. Конечно, чисто технически нет возможности влезать в каждый шаг Кадырова, нет достаточных «контролирующих мощностей», люди низкого уровня указывать ему не могут, а люди более высокого ранга заняты другими делами. Но сама модель, реализуемая там, избрана Москвой.

Отношения правозащитников с властями по идее и не должны быть радужными, но сейчас всё критически обострилось. На самом деле Кадыров много раз говорил вещи, которые могли бы стать предметом проверки со стороны прокуратуры, но обычно он делал свои заявления по-чеченски. А это — важный момент, так как в результате не возникало никакого общественного резонанса. Подобных высказываний можно набрать немало, и правозащитники этим занимались, но заявления делались на чеченскую публику. Те, кому надо, могли и перевести, но общество в целом проходило мимо.

А сейчас случилась атака в Грозном, и на фоне этого события, подобных которому давно не было, делается такое заявление, при том делается таким образом, чтобы его услышало максимальное число журналистов и просто граждан за пределами Чечни. Сделал ли Кадыров это сознательно или так получилось случайно — непонятно, но произошла эскалация ситуации.

Каляпин на это отреагировал, написав заявления в прокуратуру и Следственный комитет. Если бы этого не сделал он, так поступил бы кто-то другой и конфликт произошёл бы всё равно. Плюс мобильная группа в принципе уже сильно надоела чеченским властям.

Впрочем, журналистка Лена Милашина тоже не поленилась и написала в СК, откуда поступил ответ, опубликованный ею вFacebook.Там сказано, что Следственный комитет не видит в словах Кадырова оснований для проверки, не говоря уже об обвинениях.

Андрей Солдатов, главный редактор сайта Agentura.ru, обозреватель «Новой газеты»:

Достаточно длительное время, на протяжении примерно 15 лет, существовала теория, согласно которой глобальные апокалиптические течения типа «Аль-Каеды», не ставящие перед собой локальных политических целей, а стремящиеся воздействовать на мир в целом, применяли более жёсткие методы при выполнении терактов. В отличие от локальных движений, которые всё же надеялись изменить политическую ситуацию в своих регионах и странах, боевики подобных групп старались, например, наносить удары только по военным целям и так далее. Если же происходил какой-то очень жестокий теракт, то было понятно, что за ним, скорее всего, стояла ячейка организации наподобие «Аль-Каеды», которой терять нечего и для которой самое главное — чтобы их послание прозвучало как можно громче.

Судя по всему, эта теория больше не работает. Потому что атака в Пакистане была произведена не «Аль-Каедой», а «Талибаном», причём местным. Очевидно, что локальные группировки также перешли к жесточайшим методам, и это, конечно, очень неприятное развитие ситуации. Потому что получается, что у них больше нет никаких ограничений в плане методов, которые они готовы применить в своих собственных государствах.

В то же время все разговоры о сближении идеологий «локальных» и «апокалиптических» групп не так важны. Важно то, какие, собственно, эти люди ставят перед собой цели. Потому что устроить большой бум перед концом мира — это одно. В таком случае нет задачи давить на правительство, продвигаться в местный парламент и вообще стремиться к власти. Жестокость «Аль-Каеды» объясняется не их идеологией, а тем, что они вообще не видели шансы что-либо изменить, как на Ближнем Востоке, так и на планете в целом. С их точки зрения, надо просто биться и однажды каким-то чудесным образом появится халиф, но как это произойдёт — ими не продумано. И сейчас происходит не сближение идеологий, а сближение тактик, и это очень страшно, потому что означает, что организация, претендующая на то, чтобы захватить власть в Пакистане, считает возможным применять подобные методы.

Но, хотя ситуация в Пакистане постоянно ухудшается, там уже невозможно даже подсчитать, сколько всего действует группировок, и насчёт «центрального командования''Талибана''» есть большие вопросы, это не свидетельствует об усилении боевиков или увеличении числа бойцов. Мы видим именно изменение тактики. Для того чтобы захватить школу, по большому счёту не нужна серьёзная организация и большое число людей. Это не атака на военную цель и не наступление ИГИЛ в Ираке или Сирии.

То, как на ситуацию с терроризмом повлияет выход американских войск из Афганистана, совершенно непонятно. Потому что неизвестно, как себя поведут те государства, которые в любом случае будут присутствовать в регионе: Россия, Китай, страны Ближнего Востока. Непонятно, какой будет их стратегия и тактика, в результате есть очень много вариантов развития событий. Но если ещё пару лет назад надеялись на то, что режим в Афганистане продержится 3-4 года после ухода войск, то сейчас надежд на это по большому счёту нет.

Андрей Солдатов:

Французская система борьбы с терроризмом предполагает детальный и проработанный план ответа на террористическую угрозу. Однако он не помог предотвратить трагедию.

Он еще и едва ли не первый, принятый в Европе: еще в 1978 году французское правительство одобрило план Вижипират (Vigipirate) – список мер, предусмотренных на случай террористических кризисов. Его специфика - предупреждение террористических актов, кроме ядерных и воздушных, для которых существуют специальные планы ("Пиратэр" и "Пиратом"). План постоянно обновляется – если в конце семидесятых он предусматривал 40 возможных мер, то последняя редакция, от 6 января этого года, включает уже 307 мероприятий. Французы тоже несколько лет назад играли со шкалой угроз, но в конце концов вернулись к двум вариантам плана исходя из уровня угрозы – простой и усиленный. Последний вариант, который и был введен из-за бойни в Sharlie Hebdo, предусматривает участие армии.

Этот детально проработанный план помог, конечно, обезвредить террористов, но никак не помог предотвратить теракт.

Не только план был на месте, но и профессионализм французских спецслужб никем не ставится под сомнение. Они сработали вполне оперативно. Их единственной ошибкой (правда, серьезной) можно считать только то, что в случае с братьями Куаши, в ситуации, где не было заложников (спрятавшийся в типографии сотрудник, наоборот, помогал полиции информацией), когда все происходило в отдельно стоящем здании, планы которого были доступны спецподразделениям, то есть фактически в идеальной ситуации для штурма, французы не смогли взять братьев живыми.

Превентивные меры спецслужб – списки и базы данных на подозрительных лиц – также сработали. Нельзя сказать, что о братьях никто никогда не слышал – младший, Шериф, был осужден в 2008 году за участие в группировке, отправлявших рекрутов в Ирак, и оба брата были в американской базе TIDE (Terrorist Identities Datamart Environment), в которую вносятся лица, подозреваемые в террористической деятельности – эта база также известна как the US no-fly list, и внесенные в нее не могут летать американскими авиакомпаниями или пролетать через территорию США. Братья также были в аналогичной британской базе данных.

При этом у спецслужб была информация, что по крайней мере один из братьев, Саид, связан с крупной террористической организацией – он проходил обучение в Йемене в 2011 году в местной группировке, аффилированной с «Аль-Каидой». В общем, эта информация потом подтвердилась: в записи разговора с террористами телеканала BFM TV Шериф заявил, что их действия финансировала йеменская «Аль-Каида», а ахвативший кошерный магазин Кулибали подтвердил, что действовал скоординировано с братьями.

Но ни компетентные действия спецназа, ни базы данных, ни корректная разведывательная информация никак не помогли предотвратить теракт.

ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ...

Сергей Цыпляев, президент фонда развития республиканских традиций «Республика» (Republica):

По мере работы следствия с конкретными вещественными доказательствами, собранными на месте, картина произошедшего существенно проясняется. Как показывает практика, в наше время электронные носители, всевозможные съёмки неизвестно кого и неизвестно когда очень сильно помогают раскрывать обстоятельства различных событий, которые кто-то предпочёл бы оставить тайными. В какой-то момент весь этот массив информации будет опубликован, и предстоит очень серьёзное его обсуждение, в том числе и в судебных инстанциях. Интересно то, что в последних дискуссиях между российскими военными и голландцами речь шла о моделях БУКа и его поражающих элементах, и уже никто даже не вспоминал о самолёте и каких-то фантастических фотографиях. То есть круг тем постепенно сужается.

Но по существу ситуация уже сформировалась, и поменять её очень тяжело. Все будут стоять на своих позициях. Даже вопреки появляющимся доказательствам, Россия всё будет отрицать. Так что не стоит ожидать, будто стороны скоро придут к какому-то консенсусу. Все возможные последствия этого тоже уже произошли, все санкции применены в связи с более общими вещами, Крымом и Юго-Востоком Украины.

Что касается конкретно этой истории, то вряд ли кто-то исходит из предположения, что это была планомерная акция. Скорее всего, это действительно была попытка сбить военный транспортный самолёт, что происходило и до этого, в том числе – на очень больших высотах. О наличии соответствующих средств поражения у ополченцев писали даже на российских сайтах, например, на «Вести.ру». Так что произошёл несчастный случай, и расследование должно быть обращено к конкретным людям, которые отдавали непосредственные указания, если судебная машина сможет когда-нибудь до них добраться. А политическая ответственность за это уже определена, и тут никаких серьёзных перемен не произойдёт.

Андрей Солдатов, главный редактор сайта Agentura.ru:

Предотвращение терактов – наиболее сложная часть борьбы с терроризмом. Мерами резкого усиления активности эту проблему не решить, необходимы системные реформы. А последние системные реформы проходили в середине двухтысячных, и уже тогда многие считали их ответом на предыдущий виток террористической активности, а именно — на широкомасштабные нападения боевиков на населённые пункты на Северном Кавказе. Они не проводились в расчёте на предотвращение терактов смертников, что и стало главной тактикой боевиков в последующие годы. Достаточно вспомнить Волгоград или Домодедово. Многие проблемы, которые остались после той реформы, связанные, например, с обменом и сбором информации, так никуда и не делись. И исправить их сейчас за две недели или за месяц физически невозможно.

Другое дело, что существует традиционная тактика ответа на террористические угрозы. Она заключается в том, чтобы, с одной стороны, повышать уровень опасности по специальной цветовой шкале. Но этот шаг направлен, скорее, на население, чем на спецслужбы, и вообще-то имеет мало смысла. А, с другой стороны, ещё с советских времён у нас остаётся тактика постановки всех «под ружьё», отмены выходных в соответствующих организациях и увеличения нахождения оперативных сотрудников на рабочем месте. Это быстро приводит к усталости личного состава, но также мало помогает предотвращать теракты.

За последние годы ситуация стала очень сложной. Потому что достаточно большое количество жителей таких регионов, как Татарстан и Башкирия, прошли через Афганистан и Сирию. Это уже давно не только северокавказская проблема. Людей, которые в том или ином виде воевали и имеют боевой опыт, достаточно и из других частей страны. Другое дело, что это было не очень на виду, так как структуры, создававшиеся в России, занимались только вербовкой и отправкой людей в другие страны. Знаменита история того же «Булгарского джамаата», который достаточно успешно воевал на территории между Пакистаном и Афганистаном против американских войск. Но никто не отменяет возможность того, что, если будет принято решение о совершении терактов на территории России, то могут быть использованы эти уже существующие структуры.

На самом деле спецслужбы ещё давно, с 2009-2010 гг., боялись такого татарско-башкирского варианта. Другое дело, что присутствие ощущения опасности не гарантирует предотвращения теракта. Если не проводятся необходимые масштабные изменения внутри спецслужб, призванные сделать их более подготовленными к ответам именно на эту проблему, то результат может быть не очень позитивный.

А о реформах всё равно никто не говорит. Российские специальные службы – это «вещь в себе», мало кто представляет, что там происходят. Даже для Кремля выяснить это непросто. И такая ситуация позволяла спецслужбам бодро отчитываться о собственной эффективности. Ещё несколько лет назад глава ФСБ Бортников отказался от практики декабрьских встреч с главными редакторами газет, где рассказывал про деятельность своей организации. Но сейчас он отчитывается только на заседании Национального антитеррористического комитета. Спецслужбы выдавали информацию о сокращения числа терактов на территории России, и царили настроения, что если за год ничего серьёзного не произошло, то, может быть, и в следующем году не произойдёт. И бороться с такими настроениями очень сложно. Люди, с одной стороны, понимают, что опасность есть, Бортников всё время заявляет, сколько людей уехало в Сирию, но поскольку по их же собственной статистике количество терактов сокращается, то присутствует ощущение, что, может быть, и дальше пронесёт.

Геннадий Гудков, политик, предприниматель, полковник ФСБ в запасе:

Когда принималось решение об операции в Сирии, никакой дискуссии, кроме одобрямса, не было. Это говорит о том, что ни в Думе, ни в обществе нет реальной оппозиции, имеющей альтернативную точку зрения, неважно, правильную или не правильную. И это очень плохо. Поэтому сейчас невозможно сказать, думали о возможности терактов в России или нет. Скорее всего, что-то такое приходило в голову, но, видимо, не додумали. Посчитали, что бомбить с воздуха – здорово и неуязвимо. Но оказалось, что у этого есть последствия.

При этом сколько у нас терактов было за последние годы? И каждый раз грозились, что теперь все террористы будут задержаны и наказаны. Но теракты продолжались. Это говорит о том, что система работает недостаточно эффективно для того, чтобы гарантировать защиту российского общества от терроризма.

В связи с этим я считаю, что спецслужбы готовы к угрозе ИГИЛ только частично, и есть очень много прорех, изъянов и проблем. Начиная с неэффективной «палочной» отчётности и заканчивая коррупцией и «дырявыми» режимами. Всё, что угодно, можно провозить через блокпосты, покупаются проводники, полицейские, сотрудники ЖЭКа и так далее. Это всё означает, что спецслужбы не могут работать на уровне, например, США, где с 2011 года до Бостонского марафона терактов не было вообще. При том, что эта страна является мишенью для террористов со всего мира. Но, с другой стороны, есть и опыт Израиля, где источник терроризма находится очень близко, и спецслужбы, хоть и работающие более организованно, чем наши, всё равно не могут предотвратить все возможные опасности. Правда, каких-то совсем жутких происшествий там уже давно не происходило, но мелкие теракты идут постоянно. 

Лев Рубинштейн:
"Нет ничего соблазнительнее, чем боль, ужас и гнев конвертировать в иррациональную ненависть, необходимую осмотрительность - в мнительность и подозрительность, а выстраданные веками прозрачность и открытость, составляющие суть современного мира, - в политику замков и засовов. И нет ничего опаснее, потому что именно это и будет означать победу террористов. Кто им желает победы? Я - нет."

Андрей Колесников, журналист:

Реакция на теракты была именно такой, потому что такая у нас элита: озлобленная и одичавшая. Язык вражды стал нормой, на нём привыкли говорить и продолжают это делать в любых обстоятельствах. Это результат тех самых антизападных настроений, о которых мы говорим уже давно.

В какой-то степени элиты отражают то, как думает среднестатистический россиянин. Жириновский, Захарова, Пушков выступают именно с такими рассуждениями, которые можно услышать в магазинах, офисах, маникюрных салонах и так далее. Таким получился среднестатистический человек позднепутинской эры, так его воспитывала сама атмосфера в последние годы. Жертвой такой атмосферы стал Борис Немцов, но, собственно, сейчас мы видим продолжение, то же самое отношение к трагедии — как к возмездию непонятно за что. Кроме того, сейчас приближаются парламентские выборы, и многие политики заинтересованы в том, чтобы говорить в унисон со своим избирателями из основной социальной базы, которая поддерживает этот режим.

Ещё какое-то время назад можно было говорить, что такие слова – это здоровый или нездоровый цинизм. Но сейчас кажется, что эти люди уже начинают так думать. Конечно, все знают про способность, например, Жириновского «переключать регистры», когда в частной беседе он может рассуждать достаточно логично и разумно, но, увидев публику, немедленно начинает на неё работать. Однако, если много лет повторять одно и тоже, то начинаешь в это верить, и именно это произошло с российскими политиками.

Георгий Сатаров, аналитик, президент Фонда ИНДЕМ:

Можно не сомневаться в том, что эти поправки будут приняты, но новостью это не станет. Мы видим простое рутинное продолжение того, чем они занимались и раньше: попытками самосохранения за счёт ужесточения законодательства.

Но никаких принципиальных изменений эти поправки в нашу жизнь не внесут. Потому что все подобные законы применяются всё равно антиправовым образом: фальсифицируются доказательства, нарушаются процедуры и так далее. Может быть, такие поправки в паре случаев облегчат совесть следователю или прокурору, но не более того. Ничего, что меняло бы ситуацию кардинально, не предложено.