Андрей Колесников, журналист:

Это свидетельство раскола и дезориентации в демократической среде. Ключевой скандал инициировали жёсткие сторонники Навального, но сам этот скандал – довольно мелкий, как было и с Умным голосованием, когда согласно вождистской концепции все должны были голосовать «умно», а все остальные, к примеру, голосовавшие за «Яблоко», объявлялись дураками или подлецами. И тут такая же категоричность и бескомпромиссность.

Самое удивительное, что в этой истории обнуляются достижения и «Новой газеты», и самого Муратова – человека, который много лет спасал множество людей, фактически основал расследовательскую журналистику в этой стране, чья жизнь и редакция находятся под постоянным давлением. Это совершенно непристойный скандал, к тому же поощряющий откровенно конспирологические идеи, что Нобелевский комитет договаривается с Кремлём. Это очень печально с той точки зрения, что люди, которые должны были бы делать общее дело, то есть менять страну и бороться за сменяемость власти, жесточайшим образом расколоты.

Решение Нобелевского комитета отражает его устоявшиеся приоритеты. Мужественная и честная правозащитная журналистика всегда была в фокусе внимания, за историю премии награду получило 12 журналистов, и все они получили примерно в таком же контексте, как Муратов и его филлипинская коллега Мария Ресса, чьё издание находится в похожей ситуации на «Новую газету». Последствия получения премии не ясны. Скорее всего, это «охранная грамота» на какой-то промежуток времени. Большой или не большой – пока непонятно, но хорошо, что эта грамота есть, и газета хотя бы частично застрахована от каких-либо печальных событий, вроде объявления иноагентом.

Виктор Шендерович, писатель

Умер Арканов. Его дефицитная улыбка была освещена изнутри неподдельной печалью. Он был тонкий и добрый человек.
Каждый некролог – это попытка оставшегося рассказать о себе в теплом свете ушедшего, и я не избегу этого соблазна.
Однажды Аркадий Михайлович пришел на мой спектакль в московский клуб, в "Антисоветскую". Я увидел его за столиком прямо перед собой.
Весь спектакль Аркан хранил фирменную непроницаемость, слушал внимательно, но без реакции, и только однажды, когда зал взорвался хохотом, его губы чуть тронула улыбка.
Потом он подошел ко мне и говорил теплые и умные слова.
– И это было очень смешно, – закончил он.
– Аркадий Михайлович, но вы улыбнулись только один раз!
Арканов подумал немного и ответил:
– Два.
И губы его снова тронула улыбка.
Я любил вас, Аркадий Михайлович. Спасибо за отеческое тепло.

Василий Арканов (Roman Super):

…Последние восемнадцать лет мы живем на разных континентах. У него день - у меня ночь. У меня закат - у него восход. И наоборот. Я не знаю его новых друзей, и какие сигареты он теперь курит, и в каком из ящичков его письменного стола лежат мои фотографии. Я даже не знаю, есть ли у него письменный стол. (Тот, что был раньше, массивный, заваленный бумагами, с глубокой красной пепельницей, полной окурков, с кудрявым тряпичным морячком, вечно ухмылявшимся в бороду, погиб, кажется, в одном из переездов, а компьютер может стоять на чем угодно.) Но по имейлам, которые обычно приходят от него, когда у нас вечерние новости, понимаю, что он ложится под утро.

…Я привык ничего о нем не знать. До того, как нас разделили океаны, нас разделяли восемь этажей. Он жил на втором, мы с мамой - на десятом. У него была однокомнатная квартира с кремовой кухней и окнами во двор. У нас - двухкомнатная со встроенными стеллажами в прихожей. Я не задумывался над тем, почему так, пока один из моих школьных друзей (кажется, Поник) не просветил, что мои родители в разводе. Это выглядело полнейшей нелепицей: папа практически у нас жил. Встречал меня из школы, кормил обедом, сидел со мной над прописями (отчетливо помню свою истерику от невозможности повторить идеальную букву образца, и как папа невозмутимо поднимает разбросанные по всей комнате ручки), отправлял гулять, дожидался маминого прихода с работы, обсуждал с ней дела, мы вместе ужинали, потом он уходил. Размен нашей большой и красивой трехкомнатной квартиры на пятом этаже того же дома (в лифте рука еще долго тыкалась в кнопку "5", тем более что нажимать ее было удобно, а до "10" приходилось тянуться) мне объяснили необходимостью создать папе условия для работы. Папа - писатель. А писателю нужны тишина и покой. И потом, он курит, а у меня аллергия на табачный дым. К разводу это не имеет никакого отношения.

Но Поник был прав.

Строго говоря, официально родители были женаты всего десять лет. Но это если не считать первых четырех, когда они не расписывались. И последующих двадцати, без названия, в течение которых жили порознь, упрямо доказывая друг другу, что так оно лучше, хотя на самом деле... Впрочем, что я могу об этом знать? Подробности их развода едва ли имеют значение. Подробности обычно сообщали маме по телефону бесчисленные доброжелательницы. Мама выслушивала спокойно, иногда даже со смехом, потом аккуратно опускала трубку на рычажок и шла на балкон с сигаретой. Позднее папа много раз повторял мне, что все другие женщины в его жизни - случайность, что любил и любит он только маму, и что она всегда и на все реагирует неадекватно. Казалось, он искренне не понимал, как такие глупости могут ранить. Они бы и не ранили, если бы мамины слова о том, что между ними все кончено, были правдой. В действительности она так никогда и не сумела по-настоящему отца разлюбить. Никогда больше не вышла замуж и, сколько ни отталкивала, ни отрицала, ни вымарывала его из жизни, до самого конца оставалась рабой своей несчастной, неизжитой, неизживаемой любви.

…Его медлительность (передавшаяся мне в полном объеме) воспета и высмеяна всеми, кто знал его в юности. Он не утратил ее с годами, просто слегка уравновесил грузом прожитых лет. Утренняя чашечка кофе могла растягиваться до обеда, извлечение носового платка превращалось в таинство, в промежутке между тем, как он чиркал спичку и прикуривал сигарету, мама успевала вымыть полы, сварить суп, сбегать за хлебом и накрыть на стол. За то время, пока он подносил сигарету ко рту, наступало завтра. Он медленно брился, медленно читал газету, медленно ел. И только чихал быстро и сразу помногу (тридцать-сорок раз кряду), сопровождая каждый чих досадливыми окриками вроде "Да что ж такое!", или "Ну сколько можно!". Его мантрой, заклинанием, главным напутствием мне можно считать слова "Никогда не бегай за троллейбусом", которому я, впрочем, начал следовать, только оказавшись в Нью-Йорке, да и то не по внутреннему убеждению, а исключительно ввиду отсутствия на улицах данного вида транспорта.

Имидж у отца возник задолго до того, как в русском языке появилось это слово. Он всегда носил галстук, пиджак и совершенно особое выражение лица, которое одни называли отсутствующим, другие - мрачным, третьи - сосредоточенным. На самом деле выражение это было семейным складом черт: уже в Америке я обнаружил его на вечно насупленном лице своей бабушки. (Сама она была убеждена, что излучает веселье и бодрость и не могла взять в толк, почему какой-то человек в супермаркете обратился к ней со словами: Smile, you live in America.) Такое же выражение все чаще смотрит из зеркала и на меня, хотя без зеркала я, как и бабушка, кажусь себе совсем другим: веселым, развязным, с озорной искринкой в глазах. Фокус в том, что отец научился выдавать свое лицо за маску, в то время как у нас с бабушкой маска незаметно превратилась в лицо.

Частью имиджа было то, как он читал свои рассказы: не выделяя реприз, без улыбки, терпеливо пережидая взрывы хохота. Кто-то (возможно, что он сам) объяснял это тем, что, дескать, угрюмость необходима сатирикам, чтобы аккумулировать энергию юмора. Отец терпеть не мог, когда его называли сатириком, но формула эта подходила к нему идеально. Он и дома смеялся редко. В лучшем случае кивал и сухо констатировал: "Смешно". В худшем просто кивал. Смеялась обычно мама. Смех ее был настолько искренен и заразителен, что начинали смеяться все вокруг. Они и в этом смысле могли бы быть идеальной парой: смехач и смешинка. Так и хочется прервать сеанс, отмотать пленку назад и пустить заново. С того места, где он выходит, хлопая дверью, а она выбегает вслед и бросает к его ногам оставленные им деньги. С того места, где всем нам не до смеха.

…Однажды он мне сказал, что у меня есть брат. Это было клево. Мы сидели на яхте его севастопольского приятеля, поглощенного сматыванием спиннинга. Вокруг было Черное море. Моя удочка не подавала признаков жизни. У отца удочки и вовсе не было. У него была белая кепка, и сигарета, и взгляд, устремленный за горизонт. К тому времени я уже давно вышел из возраста, когда у родителей просят братика или сестричку, поэтому не знал, как реагировать. Мы молчали. Спиннинг трещал. Знакомый тащил большую рыбину неизвестного происхождения. Пожалуй, это был наш единственный по-настоящему мужской разговор.

Брат оказался в Париже. Это было еще клевее. Хотя к моменту его рождения мои родители уже давно были разведены, его пытались сохранять в тайне от моей матери. Что было довольно глупо, поскольку упомянутые ранее доброжелательницы не дремали. Мама все знала, но молчала, потому что отец ей ничего не сказал. Отец молчал, потому что боялся ее ранить. Мать брата молчала, потому что была в Париже, да и вообще не отличалась разговорчивостью. Брат молчал, потому что к тому времени еще не научился говорить, а когда научился, то сразу по-французски. Получалось, что последние шесть лет один лишь я продолжал жить, не подозревая о существовании страшной семейной тайны. По этому поводу вполне можно было закатить скандал, но я боялся распугать рыб. "Купаться будешь? - спросил папин приятель. - Вода знатная".

В те годы папа не любил ни море, ни рыбу. Первое - потому что чуть не утонул в детстве, а вторую - из-за мелких костей, которые вонзаются в небо. С возрастом его вкусы поменялись. Он уже давно не имеет ничего против морских ванн и чуть ли не каждый вечер готов есть на ужин запеченное филе лосося. Семейные тайны вывернулись наизнанку: хранить их дальше потеряло всякий смысл. Мамы нет. Брат женился. Его шумной и красивой свадьбе в предместье Парижа предшествовал семейный обед, на котором отец торжественно предложил нам послушать его новую песню. Она называлась "Мой сын". В любом другом месте, в любое другое время я ни на минуту не усомнился бы, что она про меня (как в свое время не сомневался, что рассказы "Про Васю великого путаника" или "Плод просвещения" про меня, хотя уж они-то точно от первой до последней строчки вымысел). Но тут, сидя рядом с братом, у которого были все основания считать, что песня про него, я впервые в жизни ощутил, что являюсь лишь одной из многих сюжетных линий отцовской судьбы, причем совсем не обязательно главной. Из этого вовсе не следует, что я значу для него меньше, чем привык думать, или что он любит меня не так сильно, как говорит. Просто в своей жизни, как и в своей прозе, он остается автором, а мы - персонажами, и нечего возмущаться, если тебе посвятили третий том и только упомянули в шестом. Никто ведь не знает, что нас ожидает в одиннадцатом…

Александр Рыклин:

В данном случае у Путина просто не было выбора, поддерживать Йозефа Блаттера или нет. Блаттер во всей этой истории — системообразующая фигура. С ним связаны перспективы России на проведение чемпионата мира, он был главным человеком, который это обеспечивал. И что будет дальше — сказать теперь крайне сложно. Но прогнозы насчет вероятности того, что чемпионат пройдёт именно у нас — скорее негативного свойства. Весьма вероятно, что чемпионата в России не будет. Англия вполне готова к тому, что его перенесут туда, даже за столь короткий срок до предполагаемой даты.

Алексей Навальный:

Дебаты мне очень понравились, было интересно. Ещё больше понравился сам факт дебатов - события в нормальной стране рядового, а у нас экстраординарного.

Чтоб вот так в прямом эфире главе госкорпорации можно было задавать вопросы, а ещё он в ответ вопросы задает, такого не позволено!

Не то, что дебатов, но и политических ток-шоу нет в стране с 2003 года, всё выродилось в бесконечного"телеведущего" "соловьева" в стомиллионный раз пригласившего в студию Жириновского и какого-нибудь странного человека, объявленного "представителем либералов" и предназначенного для вождения лицом об стол под улюлюканье аудитории.

А "Дождь" напомнил нам всем насколько интереснее, когда политика и спор реальные, а не "по согласованию в АП".

Интересно, что после эфира все, конечно, начали кричать "дождевикам": круто, постоянно организовывайте подобные дебаты, на что "дождевики" резонно спросили: а кто участниками будет? Вот из всех видов власти один Чубайс за всё время и согласился.

В общем, смотрите. Полная версия здесь, она пока платная, "Дождь" обычно делает материалы бесплатными на третий день.

Лично мне будет полезно, если вы напишите какие-то содержательные комменты по дебатам: что получилось, что не получилось, что надо поправить. Я обязательно всё прочитаю и учту.

Спасибо "Дождю", спасибо всем, кто смотрел, спасибо А.Б. Чубайсу за открытый разговор.


Источник navalny.com

Официальное обращение проекта «Открытая библиотека»

Вчера умерла Екатерина Юрьевна Гениева. Говорят, что душа человека жива — пока живет память о нем. Без сомнения, миллионы людей в нашей стране и за её пределами будут помнить и чтить память Екатерины Юрьевны. Наше возлюбленное Отечество часто переименовывает название улиц, городов в соответствие с хроникой текущих событий. Часто, это просто политическая конъюнктура. Сегодня не тот случай. Масштаб деятельности Гениевой, конечно, намного больше пространства библиотеки иностранной литературы. (Да и носит это прекрасное учреждение имя великой Рудомино). Но, благодаря Екатерине Юрьевне, вся система российских библиотек смогла устоять и открыть для себя новые горизонты в непростое для страны время. Вся международная деятельность библиотек России связана с именем Гениевой. Да что там — если бы не она — неизвестно — существовал бы вообще такой институт в России как общедоступная библиотека. Мы предлагаем: присвоить имя Екатерины Юрьевны Гениевой главной библиотеке страны — Российской государственной библиотеке.

Алена Солнцева, культурный обозреватель:

Буквально два года назад, в 2013-м, я была свидетелем того, как во время вручения Нобелевской премии вокруг Алексиевич стояла толпа наизготовку, потому что тогда уже букмекеры ставили ее первым номером. За день до вручения премии литературный агент писательницы говорила мне на французской книжной ярмарке, что ей звонят шведские журналисты и спрашивают, где будет Алексиевич завтра, потому что завтра ее объявят и надо будет срочно ее ловить и брать интервью. Ожидания были вполне определенные. И когда Алексиевич премию не получила, было большое разочарование, потому что последняя книга из серии «Голоса утопии» «Время секонд-хенда», воспоминания людей о том социальном эксперименте, который только что завершился, — книга очень сильная, на мой взгляд, она на порядок выше, чем предыдущие, хотя и они весьма значительны.

В книге собраны воспоминания людей, бежавших из союзных республик, которые были свидетелями страшных кровавых событий, и тех, которые просто приехали в Россию, и тех, которые остались в разных местах, то есть это были свидетельства людей о распаде Советского Союза и рефлексии по поводу прошлой жизни. Это книга другого художественного качества — не просто воспоминания, а осмысление целого пласта истории, которое невозможно без колоссального опыта. Казалось, что выход этой книги и есть тот самый повод, чтобы отметить Алексиевич Нобелевской премией.

Когда в этом году стала просачиваться информация, что букмекеры опять ставят ее на первое место, возникло ощущение, что будет как с Мураками — Мураками же там вечный клиент, он все время в списке, и всегда на втором, третьем и т.д. месте. Но премию ему никогда не дают. Возникло опасение, что Алексиевич тоже будет вечный фаворит, но никогда не победитель. И вдруг выяснилось, что она получила премию.

Это для всех, конечно, колоссальная радость и в каком-то смысле неожиданность, потому что в России к Алексиевич отношение довольно странное. Я знакома с издателем всех книг Алексиевич в России Борисом Пастернаком, потому что права на их издание принадлежат только издательству «Время» и они там и вышли, и я была свидетелем того, как книга «Время секонд-хенда» на «Большой книге» доходила до тройки победителей и в результате победила в читательском голосовании, но не получила главный приз. Алексиевич в России не считают писателем. Вообще жанр документальной литературы у нас не очень популярен и считается служебным: подумаешь, записывает воспоминания, подумаешь, ходит с микрофоном! Такая как бы не литературная работа.

А на самом деле то, что делает Алексиевич, это масштабная симфония. Она как композитор: все звуки и все ноты есть в природе, но составить из них музыкальную мелодию — задача, которая по плечу не каждому. Из множества разных голосов и свидетельств Алексиевич создает некую просодию, она старается, чтобы в ней не было никакой тенденциозности, чтобы она была живая. Это проверяется на слух, ты чувствуешь рождение художественного образа, возникает эмоциональная сопричастность, включение — люди начинают звучать как понятные люди.

Поэтому это великая книга, по-настоящему большая для русской литературы, невероятно сильная. Светлане Алексиевич удалось передать все многоголосие жизни и сохранить при этом ее живой трепет и мерцание, не засушить, не сделать протоколом, документом. И если вручение Нобелевской премии, которой русскую литературу не балуют, у нас последним лауреатом был Бродский 28 лет назад, придаст популярность и самой книге Алексиевич, и попытке честно разобраться в нашем прошлом, то это большая победа и я очень этому рада.

Сергей Пархоменко, журналист, общественный деятель:

Сам по себе этот музей не просто склад экспонатов, а место, где должны проходить события: различные собрания, конгрессы и съезды. Необходимо, чтобы в нём не просто можно было получить доступ к собраниям материалов, но чтобы там была живая жизнь. Тогда этот большой, просторный центр станет живым местом, важным для города и страны. А если он будет складом экспонатов, как угодно остроумно разложенных, то быстро станет «мёртвым» местом. Потому что какое-то количество людей посмотрит эти экспонаты, но потом их поток иссякнет. А этот музей может стать для России важным островком свободы.

Речь Путина на открытии состояла из обычных пустых и бессодержательных слов, не заслуживающих никакого отдельного внимания. Тем более что весь этот проект является одним сплошным упрёком для него, так как ключевое слово для нового музея — «свобода».

Но уже можно привыкнуть к тому, что в одних и тех же головах происходят совершенно разные события. Одни и те же люди строят в России совершенно тоталитарное государство, сталинское по своей сути и репрессивное по своим устремлениям. И они же распоряжаются поставить в Москве памятник жертвам политическим репрессий и открыть музей ГУЛАГа. Так и здесь: Ельцин-центр под рассказы про «лихие 90-е», которые всё испортили. При этом важно отдавать себе отчёт, что нынешний президент России находится у власти 15 лет, а Ельцин, который всё испортил, был только восемь, то есть почти в два раза меньше. Так что, если бы было желание что-то исправлять, они давно бы всё исправили.

С другой стороны, есть некие внутрикорпоративные обязательства. Этот центр был открыт благодаря настойчивости людей, которые чувствуют себя обязанными президенту Ельцину, а Путину просто не хватило наглости им в этом праве отказать. По всей видимости, он и сам чувствует себя должным Ельцину, несмотря на всю ту фанаберию, которая живёт в его голове.

Михаил Бергер, экономический обозреватель:

Ельцин-центр — проект, совершенно нехарактерный для России, по крайней мере до сегодняшнего дня. Так как это не музей в традиционном понимании, при всём уважении к его создателям, и даже не музей в его лучших образцах вроде Музея толерантности. Это современный грандиозный центр. Потрясает масштаб, это огромный комплекс площадью 80 тысяч метров, очень красивый, очень технологичный и инновационный. Сама экспозиция выполнена исключительно хорошо и современно. Кроме того, это научный, исследовательский и даже смысловой центр.

И самое главное — его открытие является шагом по реабилитации 90-х годов. Поскольку в открытии принимали участие и Путин, и Медведев, таким образом посылается сигнал чиновникам и элитам, что в 90-е не всё было так плохо, как об этом принято говорить. Я считаю, что это огромное, важное и очень полезное дело.

Такая реабилитация возможна. Она не будет официальной политической программой, но некоторое изменение настроений можно себе представить. Сам набор людей, который присутствовал на открытии, губернаторы, министры, бывшие и действующие, все говорит о том, что можно ожидать некоторого пересмотра отношений. Или, как минимум, «снятие проклятья» и отказа от высокомерно-уничижительного взгляда.

Татьяна Малкина, журналист:

Во-первых, хотелось бы от души поздравить Михаила Сергеевича с юбилеем, пожелать ему, поелику возможно, здоровья и сил, и чтобы он был. Прошло уже много лет с тех пор, как Михаил Горбачёв был первым и последним президентом СССР, и, как ни странно, через лупу времени многое видно лучше. Если раньше я бы охарактеризовала его как фигуру политически противоречивую, то теперь всё, за что мы в своё время его осуждали или ругали, кажется решительно не существенным по сравнению с тем, что он сделал для страны и для нас. Я лично обязана ему очень многим. Он был первым живым, человекообразным, умным политиком, и не будь его, не было бы ни тех 20 лет свободы, о которых мы сейчас говорим с тоской, ни Ельцина, не было бы, возможно, самой страны. Так что, получается, что ничего, кроме благодарности, к нему не испытываешь.

Другое дело, что, когда начинаешь думать и вспоминать обо всём, начиная со знаменитого апрельского пленума ЦК КПСС, начинаешь с досадой думать о том, что если бы это было сделано так, а не иначе, если бы приняли иное решение… но понятно, что никакое сослагательное наклонение невозможно, даже относительно каких-то очевидных вещей. Было бы гораздо лучше, если бы не было Вильнюса, но никто и не знает, как бы всё тогда пошло.

Горбачёв действительно перевернул страну, поэтому хорошо, что он живой. Это как будто бы взрослые всё ещё дома с нами. Конечно, печально, что всё на сегодняшний день сложилось так, как сложилось, и есть те, кто упрекает в этом Горбачёва, Ельцина и чёрта лысого. Но я не готова к ним присоединиться. Спасибо за всё, что было, за несколько упоительных десятилетий, когда жизнь страны казалось осмысленной и двигавшейся в сторону нормы, пусть и понимаемой очень широко. Приятно, что наш первый несоветский, пусть и советский политик по-прежнему среди нас и занимает достаточно последовательную позицию по целому ряду вопросов.

Виталий Дымарский, журналист:

Говоря о Горбачёве, трудно найти какие-то новые слова. Он, безусловно, даже, возможно, этого не осознавая, начал прокладывать путь к свободе. Он делал это по-своему, со своим собственным пониманием жизни, со своим опытом, обременённый своим прошлым, в том числе и идеологическим. Но он понимал необходимость освобождения общества и пошёл по этому пути, за что ему большое спасибо. Путь оказался длинным, кривым, мы сами видим, как его проходим, но не вина Горбачёва, что мы не воспользовались возможностями, которые он нам предоставил, пусть и не всегда осознавая, что именно он делает. Многое он совершил по наитию, но в целом его правление надо оценивать позитивно.

Его ошибкой я бы считал то, что он до конца не понимал, что невозможно спасти Советский Союз. И до 19 августа 1991 года, и даже после 23 августа, он безнадёжно предпринимал какие-то шаги для спасения Союза, который, безусловно, был обречён. И виной тому не Горбачёв, а сам Союз.

Исторические персонажи со временем становятся символами, за которыми закрепляются какие-то образы нашей собственной жизни, с которыми они ассоциируются. Для современной молодёжи таким символом является, несомненно, Сталин, хотя молодые плохо понимают ту эпоху и то, как в стране могло такое твориться. То же самое относится и к Горбачёву. Он некий символ. Но со временем, я уверен, за ним должен закрепится положительный образ человека, повернувшего страну с тропы, по которой она долго и безнадёжно шла в тупик. За то, что он начал искать выход из этого тупика, следующие поколения будут ему благодарны. Хотя в учебниках истории ему достанется, думаю, всего три строчки.

Николай Сванидзе, тележурналист, член Совета по правам человека при президенте РФ:

Когда оказывается, что человек, о котором говорилось, что он умер от сердечного приступа, на самом деле скончался от множественных травм тупым предметом по голове и по всему телу, — это всегда неожиданно. Вряд ли он столько раз упал на пол по собственной инициативе, так что, по-видимому, речь идёт об избиении и, по сути, убийстве, хотя на данный момент это так не формулируется. Сюда можно прибавить вопросы о том, как этот богатый и привыкший к комфорту человек оказался в третьеразрядной гостинице в Вашингтоне. На него пока ответов нет. Но вся эта история очень неприятная.

Она неприятна и для меня лично, так как у меня с Михаилом Лесиным были свои отношения, деловые и человеческие. Я работал под его началом, он работал под моим началом. И хотя это был человек очень жёсткий, у меня лично о нём тёплые воспоминания. И представлять, что этого витального, сильного, обаятельного человека избили до смерти в какой-то гостиничке, не доставляет мне, мягко говоря, никакого удовольствия.

Версий того, кто это мог сделать, много, и я бы не рискнул высказывать какие-то соображения. Но в контексте всех странных убийств последних лет, включая убийство Литвиненко, значительная часть мира, которая интересуется этим драматическим происшествием, решит, что тут рыльце в пуху у российских силовиков. Потому что Михаил Лесин был человеком очень информированным, а как сложилась его жизнь в последние годы, мало кому известно досконально. Есть ещё и вопрос репутации. Как говорили римляне, сначала мы работает на репутацию, потом она работает на нас. И сейчас репутация российских силовых структур работают против них, так что могут возникать самые различные подозрения. Общее мнение значительной части комментаторов будет таким: ещё один очень информированный русский ушёл из жизни при очень загадочных обстоятельствах, и очевидно насильственным образом.

Михаил Бергер, экономический обозреватель:

На самом деле Михаил Лесин вообще не производил впечатления человека, который может просто взять и умереть. Это был относительно не пожилой человек, вполне бодрый. Хотя здоровье, конечно, вещь сложная и всякое может случиться, но данная история с самого начала казалась подозрительной. Также сейчас смущает то обстоятельство, что сообщение о травмах появилась через несколько месяцев. Что, сразу это не было понятно? Такое дозирование информации выглядит странно.

Версий высказывалось уже очень много, и сказать что-то новое трудно. Я не думаю, что произошедшее связано с его бизнес-деятельностью в России, например, с «Газпром-медиа». Возможно, это как-то связано с его интересами в США, у него там семья, недвижимость, возможно, были и какие-то коммерческие проекты.

Единственное, что сейчас хочется сказать: Лесин был очень крупной фигурой российского медиаландшафта. И то, что произошло в Америке, вне зависимости от того, имело ли это естественные причины или то была насильственная смерть, является печальным событием для нашего медиарынка. Хотя, конечно, о Лесине можно сказать много хорошего и много плохого, эта была фигура противоречивая.

Николай Сванидзе, тележурналист, член Совета по правам человека при президенте РФ:

Популярность Жириновского связана, несомненно, с тем, что это человек очень талантливый. Причём его талант смешан с цинизмом, и цинизм делает этот талант ещё более выпуклым. Потому что если бы Жириновский был человеком талантливым, но принципиальным или имеющим какие-то убеждения, то у него не было бы шансов. Такие люди отбрасываются на обочину, потому что они мешают более влиятельным фигурам. А талант Жириновского состоит в том, что он может отстаивать любую позицию или не отстаивать никакую, может несколько раз поменять её не диаметрально противоположную в течение трех минут. Поэтому он никому не мешает.

Плюс к этому он удобен тем, что оттягивает на себя некую часть недовольного электората. Который, если бы не Жириновский, мог бы пойти за каким-то более последовательным радикалом. А так он работает постоянным спойлером, что вполне устраивает власть. Так что тут действуют два фактора: его талант и его удобность. А больше ничего не нужно.

Его иногда сравнивают с Дональдом Трампом, и сходство действительно есть, но Трамп — это американский вариант, а Жириновский — российский. Он никогда не стал бы бить себя в грудь и говорить, какой он богатый, потому что у нас в стране другие ценности. Это такой вариант «злого клоуна», немного хитрована, который в нашей культурной традиции приветствуется и не вызывает отторжения.

Андрей Колесников, журналист:

С одной стороны, Жириновский — всероссийский клоун, а эта ниша очень популярна. В таком качестве он является некоей альтернативой для голосования. Если человек не знает, кому отдать голос, у него есть какие-то нечётко артикулированные протестные ощущения или он действительно придерживается крайне правых взглядов, то у него есть возможность проголосовать за Жириновского. При этом он остаётся «в системе», не выходя на улицы и не оказываясь за пределами легитимного поля.

С другой стороны, Жириновский — узнаваемая фигура, а для застойной системы это крайней важно. Именно поэтому Зюганов уже четверть века представляет коммунистическую нишу, также, как Жириновский, — крайне правую. Кроме того, политики, похожие на тех, которые сейчас появляются на Западе в связи с ростом ультраправых настроений, были у нас давно, и Жириновский из них главный.

Безусловно, его популярность свидетельствует об определённой политической незрелости общества, но так складываются обстоятельства. Те лидеры, которые должны были давно уйти и быть забыты, по-прежнему популярны и занимают ключевые позиции. Жириновский является ещё и важной фигурой для Путина, так как позволяет аккумулировать и «стерилизовать» протестные голоса. А поскольку это партия лидерская, а не идеологическая, идеология у них уж очень эклектичная, то получается, что чем дольше Жириновский будет оставаться действующим политиком, тем выгоднее для Путина. Но такая модель просто биологически не может существовать вечно. Сам Жириновский может протянуть ещё долго, но кем потом заменять его или Зюганова — не очень понятно.

Георгий Чижов, политолог:

Все версии, которые в обилии появились сегодня в СМИ и в социальных сетях, не основываются ни на каких конкретных доказательствах. Кто-то говорит, что Павла Шеремета убили российские спецслужбы, кто-то пишет, что за этим стоит нехорошая украинская власть. Но реально никакого достоверного представления о причинах произошедшего никто не имеет.

Вообще Павел Шеремет в последние месяцы не имел никаких серьёзных и публичных конфликтов с кем-либо из влиятельных людей. Хотя он, безусловно, делал публикации, в той же «Украинской правде», но они не имели большого резонанса. Впрочем, речь идёт только о видимой части айсберга, вполне возможно, что он руководил какими-то журналистскими расследованиями, о которых мы сегодня ничего не знаем.

Хотелось бы понять, кто вообще был мишенью этого покушения. Все СМИ сообщили о том, что Павел Шеремет погиб в результате взрыва машины, принадлежащей Елене Притуле, гражданской жене покойного, которая является фактической владелицей «Украинской правды». Мы не знаем, всегда ли Шеремет ездил на этой машине или в ней могла быть и Притула.

В любом случае нельзя исключать никакие версии, но очевидных среди них нет. В последние недели несколько нынешних и бывших сотрудников «Украинской правды» оказались в эпицентре скандальных ситуаций, но там, скорее, были вопросы к самим журналистам в плане профессиональной этики. Крупных разоблачений в «Украинской правде» в последнее время тоже не появлялось.

Шеремет никак не был аффилирован с какими-либо политическими силами внутри Украины. Очевидно, что его можно отнести к проевропейским силам, условно к «промайданному» направлению, но и только. Говорить, например, о каком-либо его позиционировании по отношению к президенту достаточно сложно. Он и сам не стремился себя таким образом связывать.

Александр Рыклин:

Про Павла Шеремета важно понимать одну простую вещь – он был очень профессиональным журналистом. Возможно, даже самым профессиональным из всех, кого я знаю. В нём не было никакой заполошности или истеричности, он всегда взвешенно подходил ко всем проблемам и пытался понять самую суть вещей. Он неизменно собирал самые разные точки зрения, хотя оставался человеком сугубо демократических взглядов, выступавшим за европейский выбор и для России, и для Украины, и для Белоруссии, откуда он родом и где прожил большую часть жизни.

В общем это тяжёлая, невосполнимая потеря, как ни тривиально это звучит. Последнее время он работал в Киеве, и поэтому мы общались меньше, но, тем не менее, общались. И нам всем будет его не хватать, где бы мы ни находились. 

Александр Подрабинек, журналист, правозащитник:

Павел Шеремет был не типичным для российской журналистики человеком. Талантливым, но при этом честным. Честным настолько, что он не держался за какие-то выгодные позиции и уходил из телевидения и из любых других СМИ, если ему не давали работать честно, так, как он считал правильным. Он принципиально не покупался!

Так же он вёл себя с властями, в частности с властями Белоруссии, которые его ненавидели. Скорее всего, он был как кость в горле для множества людей. Его нельзя было прикупить, его нельзя было соблазнить, он оставался верным своим целям, правилам и идеалам, несмотря ни на что. И поэтому с ним нельзя было сделать ничего, кроме как расправиться, что они и сделали. Не знаю, кто именно стоит за этим убийством, но у него было достаточно недоброжелателей во властной среде многих бывших советских республик.

Михаил Шнейдер, сопредседатель Московского отделения ПАРНАС:

Убили очень хорошего человека. Я знал его с самого начала 90-х, то есть уже больше 25 лет. Тогда мы постоянно встречались на разного рода мероприятиях, я работал в мэрии, он – журналистом. А позже я знал его в первую очередь как друга Бориса Немцова.

Мне неизвестно, занимался ли он какими-то расследованиями в последнее время. Обычно, когда журналиста убивают, это объясняется подобными причинами. Но тут покушение могло быть связано ещё и с главным редактором «Украинской правды», в чьей машине он находился в момент взрыва.