Есть представление о том, что укоренившиеся институты легко сломать. На самом деле все сложнее и зависит от характера института.
Большевики, придя к власти, решили «весь мир насилья» разрушить до основания. И в короткий срок этот мир, как сейчас бы сказали, подвергли отмене — ликвидировали все властные институты, сохранившиеся с имперских времен, конфисковали банковские вклады, а затем и отменили частную собственность. Но сразу сломать старую систему им не удалось: даже деньги пришлось до 1919 года печатать старые, с орлами, пока не перешли на совзнаки, доверие к которым было существенно меньшим, чем к николаевским купюрам. Более того, система в ряде сфер еще довольно долго сохранялась в сильно деформированном виде — институты сопротивлялись, идя на компромиссы и стремясь отстоять хотя бы часть своей самости.
Университеты перешли под полный контроль большевиков лишь в начале 1920-х годов. Еще в 1918-м Ильин мог защищать в Московском университете диссертацию о Гегеле, причем один из официальных оппонентов, профессор Новгородцев, находился к тому времени как кадетский политик уже на нелегальном положении, но все же смог прийти и выступить, причем участвуя в полноценном многочасовом диспуте (вскоре он бежал на юг). Адвокаты принципиально бойкотировали официальные «коллегии правозаступников» при ревтрибуналах, но использовали популистское положение нового законодательства, согласно которому в защиту подсудимого мог выступить любой присутствующий из публики. Они приходили и выступали. Даже ликвидированная Московская духовная академия продолжала неофициально проводить занятия и присуждать степени.
До 1920 года в кооперативном движении продолжали доминировать представители партии меньшевиков, которых большевики терпели и неудачно пытались приручить (когда поняли, что не получится, организовали над ними показательный процесс, осудили и вскоре выпустили: надо же было кому-то работать, а не только произносить речи, командовать и сажать). Кооперативное издательство «Задруга» во главе с народным социалистом Мельгуновым продолжало существовать еще несколько лет после революции, даже когда его руководителя посадили в тюрьму (и даже — хотя и очень непродолжительное время — после высылки Мельгунова из страны в 1922 году).
Академия наук просуществовала в старом виде до 1925 года (занимавшегося коммуникациями с властью академика Ольденбурга критиковали и справа, и слева), а Устав, принятый при императоре Николае I, был окончательно отменен лишь в 1927-м. На выборы академиков советская власть начала влиять лишь в 1929-м, причем в первый раз вышло не слишком удачно: троих кандидатов, совсем не соответствовавших академическим критериям, забаллотировали, и их протащили в академию только со второй попытки (что привело к «академическому делу», когда ученых обвинили в контрреволюции).

Полный контроль над Русской православной церковью был установлен в 1927 году — его выражением стала декларация митрополита Сергия, символизировавшая переход от лояльности (переход к ней начался как вынужденное явление еще при патриархе Тихоне в 1919 году) к сервильности.

Старый мир уходил медленно даже в условиях революции и гражданской войны. Мощнейшая инерция позволяла существовать деформированным институтам, хотя с укреплением советской власти их судьба была предрешена. А массовый выпуск новых лояльных советских специалистов привел к тому, что к концу 1920-х годов нужда в тех, кто входил в состав этих институтов, стала отпадать — и начались массовые репрессии против старых «буржуазных спецов».